– Тогда я должна изменить распоряжения к обеду. Я думала, что мы будем обедать в утренней комнате, но лучше я перед этим прилягу, не то упаду головой в тарелку и усну. Я осмотрела только четверть дома, а чувствую себя так, как будто прошла пешком из Дувра на край земли.
Дейн хотел спросить, что она думает о доме, что ей поправилось – кроме душераздирающего портрета матери, – а что не понравилось, кроме пейзажа в столовой, который они сам не любил.
Если бы не надо было уезжать, он мог бы пообедать с ней в уютной интимной утренней комнате.
Меньше всего ему нужна интимность, напомнил он себе. Что ему нужно, так это уехать куда подальше, где она не достанет его своими «открытиями», от которых останавливается сердце, и не будет мучить своим запахом, шелковой кожей, мягкими округлостями нежного тела.
Ему понадобилось все самообладание, чтобы выйти, а не выбежать из комнаты.
* * *
Джессика десять минут старалась успокоиться. Не получилось.
Не желая иметь дело с Бриджет или кем-либо из слуг она сама наполнила ванну. К счастью, Аткорт мог похвастаться редкостной роскошью – водопроводом е холодной и горячей водой, которая поднималась даже на второй этаж.
Ни одиночество, ни ванна ее не успокоили. Джессика прямая как палка, легла на большую одинокую кровать, глядя на балдахин над, головой.
Три дня женаты, а этот осел уже бросает ее ради приятелей. Ради соревнования по борьбе.
Она встала, сняла скромную хлопковую рубашку и голой прошла в гардеробную. Нашла и надела красно-черное шелковое неглиже, сунула ноги в черные тапочки, завернулась в тяжелый черно-золотой шелковый халат, затянула пояс и посвободнее уложила ворот, так чтобы виднелся кусочек неглиже.
Пробежавшись щеткой по волосам, Джессика вернулась в спальню и вышла в смежную комнату, которую миссис Инглби называла комнатой для удаления, где в настоящее время находилась дейновская коллекция художественных курьезов. Комната соединялась с апартаментами его светлости.
Пройдя большую, тускло освещенную комнату, она остановилась перед дверью к Дейну и постучала. Неясные голоса, которые она слышала по пути, резко оборвались. Через секунду Эндрюс открыл дверь. Увидев, ее дезабилье, он ахнул, но тут же превратил это в короткий вежливый кашель.
Она обратилась к нему с милой улыбкой:
– А вы еще не уехали! Какое облегчение. Возможно, его светлость уделит мне минутку – мне надо у него кое-что спросить.
Эндрюс посмотрел налево.
– Милорд, ее светлость желает…
– Я не глухой, – послышался раздраженный голос Дейна. – Отойди и впусти ее.
Эндрюс попятился, Джессика вошла и, бесцельно оглядываясь, прошла в комнату и обогнула кровать семнадцатого века, еще большего размера, чем у нее, примерно тридцать квадратных футов.
Дейн стоял у окна в рубашке, брюках и чулках. Он смотрел на раскрытый дорожный кейс, стоявший на резном столе сделанном примерно тогда же, когда и кровать. Он не посмотрел на нее.
– Это… деликатное дело… – Она говорила неуверенно, стеснительно. Ей хотелось бы еще и покраснеть, но это было нелегко сделать. – Мы могли бы… наедине?
Он стрельнул в нее взглядом и тут же отвернулся к кейсу, потом моргнул, снова повернул к ней голову, на этот раз напряженно. Медленно оглядел ее сверху донизу и обратно, остановился на вырезе халата. У него дернулась щека, лицо застыло как гранит.
– Как вижу, ты приготовилась спать. – Он уставился на Эндрюса. – Чего ты ждешь? Ее светлость сказала: «Наедине». Оглох?
Эндрюс вышел и прикрыл за собой дверь.
– Спасибо, Дейн, – сказала Джессика и улыбнулась ему. Потом подошла ближе, взяла из кейса горсть накрахмаленных, аккуратно сложенных галстуков и бросила на пол.
Он посмотрел на нее, на валяющиеся на полу галстуки. Она взяла стопку белоснежных платков и, по-прежнему улыбаясь, бросила их на пол.
– Джессика, не знаю, во что ты играешь, но это не смешно – тихо сказал Дейн.
Она захватила полные руки рубашек и швырнула на пол.
– Мы женаты всего три дня, – сказала она. – Ты не бросишь новобрачную ради своих друзей-олухов. Ты не сделаешь из меня посмешище. Если ты со мной несчастен, так и скажи, мы это обсудим – или поссоримся, если хочешь Но ты не…
– Ты мне не диктуешь, – ровно сказал Дейн. – Ты не говоришь, куда, когда и с кем я могу иди не могу идти. Я не объясняю, ты не задаешь вопросов. И ты не входишь в мою комнату и не закатываешь истерик.
– Я все это делаю, – сказала Джессика. – А если ты покинешь дом, я застрелю лошадь под тобой.
– Застрелишь мою…
– Я не позволю меня бросить. Ты меня не просто так получил, как Шербурн свою жену, и тебе не удастся заставить всех смеяться надо мной – или жалеть меня, как все жалеют ее. Если не можешь пропустить свой драгоценный матч, возьми меня с собой.
– Взять тебя с собой? – Он повысил голос. – Я вот возьму, мадам, и запру тебя в твоей комнате, если не умеешь себя вести.
– Хотела бы я посмотреть, как ты попыта…
Он ринулся к ней, она увернулась, но поздно. В следующее мгновение она уже была у него под мышкой, и он тащил ее, как мешок с картофелем, к двери, через которую она вошла.
Дверь стояла нараспашку. К счастью, она открывалась внутрь, а он зажал только одну ее руку.
Джессика толчком захлопнула дверь.
– Черт возьми!
Ему оставалось только ругаться. Его единственная дееспособная рука была занята; чтобы взяться за ручку двери, пришлось бы выпустить Джессику.
Дейн еще раз выругался, промаршировал обратно и сбросил ее на кровать.
Когда она упала на матрас, халат распахнулся. Дейн разбушевался.
– Черт тебя возьми, Джесс. Будь оно все проклято! – Голос дрогнул. – Ты не… ты не сможешь… – Он потянулся, чтобы схватить ее за руку, но она откатилась.
– Ты от меня не избавишься, – сказала она, возвращаясь к центру кровати. – Я не ребенок, меня не запрешь в комнате.
Он встал коленями на кровать.
– Не думай, что если ты меня искалечила, я не смогу тебя проучить. Не заставляй гоняться за тобой. – Дейн кинулся на нее и схватил за ногу. Она дернулась, и у него в руке осталась тапочка. Он зашвырнул ее в конец комнаты.
Джессика сняла вторую тапочку и бросила в него. Он пригнулся, и тапочка угодила в стену.
Дейн с рычанием кинулся на нее, она откатилась, и он упал лицом вниз, растянувшись поперек кровати. Она могла сползти с кровати и убежать, но не стала этого делать. Джессика пришла сюда, приготовившись к битве, и она доведет ее до конца.
Дейн поднялся на колени. Рубашка распахнулась, открыв рельефные мышцы шеи и темную поросль шелковистых волос, с которыми ее пальцы играли сегодня ночью. Грудь высоко вздымалась, было видно, что он с трудом дышит. При взгляде в глаза стало понятно, что злость – только малая часть того, что он испытывает.
