– А того не можешь понять, что я не мальчик, чтобы ты мне приказывала и говорила, в чем мой долг!
Джессика задохнулась. Отвернувшись от зеркала, вынула последнюю шпильку и сказала:
– Я устала, устала от твоего недоверия. Устала от обвинений в манипуляциях, в том, что я командую… надоедаю. Устала от попыток обращаться с неразумным мужчиной как с разумным. Устала от того, что при любых попытках добраться до тебя ты с оскорблениями меня прогоняешь. – Она стала медленно расчесывать волосы. – Ты не хочешь ничего, что я предлагаю. Тебе бы только удовлетворять твою похоть, остальное тебя раздражает. Ладно. Я прекращаю тебя раздражать. Больше не буду пытаться разговаривать с тобой, как со взрослым человеком.
Дейн горько усмехнулся:
– Конечно, не будешь. Теперь будет ледяное молчание. Или укоризненное молчание. Или упрямое. Короче, то милое обхождение, которым ты потчевала меня последние десять миль до Аткорта.
– Если я была сварливой, прошу прощения. В будущем такого не повторится.
Дейн подошел к столу и уперся в него правой рукой.
– Посмотри на меня, – сказал он, – и скажи, что все это означает.
Она посмотрела в сосредоточенное лицо. В глубине глаз бурлили эмоции, и ее сердце сжалось от сочувствия сильнее прежнего. Он хотел ее любви. Она ее дала. Сегодня она заявила об этом открыто, и он ей поверил, она видела по глазам. И хотя он не был уверен, что делать с этой любовью, и, может быть, еще годы не будет знать, он не сделал попытки ее оттолкнуть.
До злобной выходки Черити Грейвз.
Джессика не собиралась дальше неделями работать над ним, чтобы потом кто-то или что-то свел на нет все ее усилия. Ему придется перестать смотреть на мир, и на нее в особенности, через кривые очки прошлого. Ему придется узнать, кто такая его жена, и обращаться с ней как с женщиной, а не с разновидностью фемин, о которых он говорит с таким горьким презрением. Узнавание это ему достанется тяжело, потому что у нее сейчас есть более насущная проблема, на которую она будет тратить силы.
Дейн – взрослый человек, якобы способный позаботиться о себе. Возможно, он способен разумно разобраться с делами… в конце концов.
Ситуация с его сыном более рискованная, потому что мальчики полностью зависят от взрослых. Кто-то должен действовать в интересах Доминика. Очевидно, что этот кто– то – Джессика. Как обычно.
– Это означает, что ты победил, – сказала она. – Отныне все будет по-твоему, милорд. Ты хотел слепого подчинения? Ты его получишь.
Дейн насмешливо фыркнул.
– Поверю, когда увижу, – сказал он и вышел.
Дейну потребовалась неделя, чтобы поверить, хотя он видел и слышал это каждый день и каждую ночь.
Жена соглашалась со всем, что он говорил, с самыми его идиотскими замечаниями. Она ни с чем не спорила, сколько бы он ее ни подстрекал. Она всегда была приветлива, как бы он ее ни раздражал.
Если бы Дейн был суеверным, он бы поверил, что в прекрасное тело Джессики вселилась душа другой женщины.
Через неделю, проведенную в обществе этой дружелюбной, слепо повинующейся незнакомки, Дейн забеспокоился. Через две недели он был абсолютно несчастен.
Но жаловаться было не на что. То есть не было ничего такого, на что гордость позволила бы ему пожаловаться. Он не мог сказать, что она надоела ему до смерти, потому что не видел даже намека на несогласие или неудовольствие. Он не мог пожаловаться, что она недобрая, потому что сто посторонних наблюдателей дружно согласились бы с тем, что она ведет себя как ангел.
Только он и она знали, что это наказание, и знали за что.
За то невообразимое создание, которое он сотворил вместе с Черити Грейвз.
Для Джессики не имело значения, что создание было так же скверно внутри, как ужасно снаружи, что Доминик не мог унаследовать от развратного монстра-отца и порочной шлюхи-матери ничего доброго. Для Джессики не имело бы значения, даже если бы у этого создания было две головы, а в ушах копошились черви, а по мнению Дейна, он и тогда был бы не более отвратительным, чем сейчас. Пусть бы он, ползая на животе и был покрыт зеленой слизью – Джессике было бы все равно: Дейн его сделал, значит, Дейн должен о нем заботиться.
Так же она смотрела на брата. Не важно, что Берти – бесхарактерный дурачок. Дейн подцепил дурака на приманку – значит, Дейн должен выудить дурака из воды.
Так же она смотрела на свой случай: Дейн ее раздавил, Дейн должен починить.
Как и в Париже, Джессика придумала наказание с дьявольской точностью. На этот раз Джессика не давала ему ничего, пока он сам не настаивал. Не было приставаний, выпрашивания или непослушания. Не было ни неудобных сантиментов, ни жалости… не было любви, потому что после того, как Джессика вдалбливала ему эти слова в голову и в сердце на погосте в Девонпорте, она ни разу с тех пор не сказала: «Я тебя люблю».
К своему вечному стыду, Дейн пытался заставить ее это сказать. Во время их близости Дейн делал все, чтобы услышать эти слова. Но как бы он ни был нежен или страстен, сколько бы итальянского лиризма ни вливал ей в уши, она их не произносила. Она вздыхала, она стонала, она выкрикивала его имя, и имя Всевышнего, и даже падшего ангела, но только не те три слова, которых жаждало его сердце.
Через три недели Дейн был в отчаянии. Он согласился бы на все, хоть отдаленно напоминающее симпатию: «олух», или «дурень», или если она запустит в него драгоценной вазой, разорвет на полоски рубашку, устроит скандал – ради Бога!
Беда в том, что он не смел слишком ее провоцировать. Если бы он сделал что-то действительно отвратительное из того, на что способен, он мог бы получить желаемый скандал. Мог также прогнать ее. Во благо. Но он не мог рисковать.
Дейн знал, что ее терпение не безгранично. Быть идеальной женой совершенно невозможному мужу – геркулесов труд. Даже она не сможет держаться вечно. А когда ее терпение лопнет, она уйдет. Во благо.
Через месяц Дейна охватила паника: он заметил изъяны в ее ангельски терпеливом дружелюбии. В середине июня, в воскресенье, он сидел за завтраком, плохо владея лицом, исподтишка поглядывая на тонкие линии на лбу и в уголках рта, говорившие о ее напряженности. Поза тоже была напряженная, как и послушная улыбка, которую она нацепляла на лицо во время прискорбно-веселых разговоров ни о чем и, уж конечно, не о том, что происходит с ними.
«Я ее теряю», – подумал он, и рука потянулась, чтобы привлечь ее к себе, но вместо этого взяла кофейник. Дейн налил себе кофе, беспомощно смотрел на черную жидкость и видел в ней свое будущее, потому что не мог дать жене того, чего она хотела.
Он не мог принять монстра, которого она называет его сыном.
Дейн понимал, что в ее глазах он ведет себя неразумно. Даже себе он не мог объяснить свое поведение, хотя думал над этим всю последнюю чертову неделю. Он не нашел других причин, кроме отвращения. Даже сейчас, в панике и с болью в сердце, он не мог сдержать прилив желчи, когда представил себе темное упрямое лицо с огромным клювом, бесформенного, веснушчатого мальчишку. Все, что он смог, это застыть в кресле, притворившись, что он цивилизованный человек, в то время как внутри его выл и бесился монстр, жаждущий разрушения.
