Глава 16
Москва
Алина с нетерпением и ужасом ждала следующего, последнего сеанса у Артынова. Тот намеревался закончить свою нагую Джоконду в рекордный срок. По сравнению с да Винчи, который совершенствовал портрет годами, современный мастер оказался спринтером. Ему хватило двух недель, включая предварительную подготовку, чтобы практически довести картину до завершения.
Правда, леонардовское сфумато потребовало от него длительных усилий. Но то была тренировка, которая позволила Артынову справиться с поставленной самому себе задачей.
Он был уверен, что заручился помощью Паяца, и не сомневался в успехе. Первый же сеанс с Алиной доказал: модель подобрана идеально. Интересно, Леонардо тоже «заводился» от своей натурщицы, когда писал?
Поймав себя на кощунственной мысли, Артынов переключался на другое. Алина с каждым разом воспламеняла его все сильнее. Он воображал ее в самых изощренных эротических позах. Будет жаль, если она погибнет, не успев полностью удовлетворить его желания.
Портрет служил как бы промежуточным звеном между Алиной-моделью и Артыновым-художником. Он соединял их, как соединяют два проводка для искры зажигания. Через портрет возбуждение Артынова передавалось Алине и текло обратно. Картина стала третьей, но не лишней в этом любовном треугольнике.
Алина не догадывалась, во что ввергла ее жгучая ревность к покойной сопернице и жажда реванша. Она только боялась разоблачения. Вдруг Миша узнает о том, что…
– О чем? – шептала она, спохватываясь и глядя по сторонам. Никто не слышит, как она разговаривает сама с собой? – Я только позировала, Артынов меня писал. Больше ничего.
Реального повода для волнения как будто не было, но Алину мучил страх. Отчего она лишилась чувств в мастерской? Стыд какой. Свалилась на пол и…
Бог знает, что сделал с ней Артынов.
Муж заметил ее нервозность, бессонницу, отсутствие аппетита и заговорил о беременности.
Алина решила сходить на обследование.
Доктор огорошил ее заявлением: «У вас будет ребенок. Срок совсем небольшой».
– Вы не ошиблись? – спросила она.
– Ошибки быть не может. Разве что в сроке.
Алина вышла из кабинета окрыленная и успокоенная. Ее страх угомонился, притих. Причина дурноты и обморока во время сеанса получила логическое объяснение.
«Артынов ничего мне в кофе не подсыпал, – обрадовалась она. – Я возвела на него напраслину. Запаниковала. Он сам, вероятно, испугался».
Счастливое известие пробудило у нее зверский аппетит. Она вспомнила, что со вчерашнего вечера ничего не ела, и поехала в вегетарианское кафе, которое показал ей Рафик Грачев. Две порции овощного салата и ведические сладости утолили ее голод.
Потом позвонил брат, сообщил, что возвращается в деревню. Алина из вежливости уговаривала его остаться.
– Я не успела подыскать тебе работу. Подожди еще день-два.
Павел отказался наотрез.
– Не хочу, чтобы ты платила за мое проживание.
– Пустяки. Мне не накладно.
– Устал я от Москвы, – признался парень. – Шумно, суета кругом. Не смогу я тут. Поеду обратно, на нефтепромысел. Мать жалко. Совсем одна останется. Надеялась, что я рядом буду, в столице. Видно, не судьба.
– Ты пить правда перестал?
– Правда. В рот не беру. Отвернуло конкретно.
– Тогда женись, Пашка, – посоветовала Алина. – Я тебе невесту сосватаю.
– Она в деревню не поедет, – рассмеялся тот. – На север тоже вряд ли.
– А ты деревенскую бери.
У нее было хорошее настроение, и она хотела, чтобы все вокруг радовались. Пашка хоть и двоюродный, но брат. Родня, как-никак. И тетя Дуся не чужая.
– У нас в Черном Логе бабы все в возрасте, – возразил он и вдруг вспомнил знахарку из «чертова дома». Такую женщину он видел впервые. Запала она ему в душу. Вот бы ее в жены взять…
* * *
Из кафе Алина поехала в загородный дом. С тех пор как они с Кольцовым поссорились, тот о «Венере» не упоминал, а она не спрашивала. Но мысль о картине не шла у нее из головы. Забрал муж «Венеру» или не забрал? Может, решил перепродать?
Она позвонила в галерею. Там сообщили, что картина продана и покупатель ее увез. Умиротворение Алины сменилось дурным предчувствием. Снедаемая тревогой, она поставила «пежо» на парковку и вызвала такси. Малолитражка загородные дороги не одолеет.
Таксист попался угрюмый и молчаливый. Он крутил баранку, а пассажирка безуспешно пыталась вздремнуть. Только опустит веки – перед ней вырастает Ольга, грустная, с распущенными русалочьими волосами.
– Я не хотела умирать… – шепчет она, и Алина вздрагивает, просыпается.
– Включите музыку, – попросила она водителя.
– Шансон будете слушать?
– Буду.
– А то некоторым не нравится, – буркнул таксист.
Из динамиков полилась фривольная песенка, и Алина на время отвлеклась. Город давно закончился, потянулись унылые поселки, серые березовые рощи. Ее укачало, затошнило.
– Остановите! – взмолилась она. – Мне плохо!
Таксист молча притормозил, съехал на усыпанную листьями обочину. Алина, пошатываясь, вышла. Ее вырвало. Она вдыхала лесную прель, преодолевая приступ, вытерлась влажной салфеткой и вернулась в машину.
– Пакетик не захватили с собой? – недовольно осведомился водитель.
– Меня раньше не укачивало.
Она едва дотерпела до деревни Ягодки, где они с мужем построили дом. Вернее, начал стройку свекор, у которого был свой бизнес. После женитьбы сына родители отдали дом молодым. Здесь, в Ягодках, они надеялись свить уютное гнездышко и растить детей.
– Подождите меня, – сказала Алина таксисту, протягивая деньги. – Я ненадолго.
Она позвонила охраннику, и тот открыл ей калитку. За забором стояла машина мужа, «хонда-цивик» бутылочного цвета. Миша не говорил ей, что собирается за город.
Алина быстро прошла в пустой холл, пахнущий краской и застланный большими кусками картона, чтобы не пачкался пол. Картон зашуршал под ногами. Навстречу Алине вышел охранник.
– Здрасьте…
– Где Михаил? – волнуясь, спросила она.
– В зале.
– Что он делает?
– Вчера картину привезли, – объяснил охранник. – Мы пробовали повесить, не вышло. Большая, тяжелая. Стену дрелить надо. Вот хозяин и приехал. Крепеж специальный привез и все такое.
Алина кивнула и отправилась в зал. Сердце прыгало в груди, горло сводили спазмы. Как бы опять не стошнило.
Она рванула дверь на себя, – в глаза сразу бросилась ослепительная, нагая, опаловая Венера, окутанная ниспадающим золотом волос. Кольцов застыл перед ней в благоговейном восторге. Он, казалось, не слышал, как вошла жена.
