— От чего она умерла?
— По крайней мере три проникающих ранения смертельны — в область сонной артерии и шеи. Перед нанесением ран ее оглушили — удар по голове с большой силой. Правда, не такой чудовищный, каким убили ее мужа. Ее он не хотел убивать сразу. Сначала просто оглушил. Убивал он ее ножом.
— А голова?
— Это посмертное. Возможно, он хотел отчленить голову и забрать ее как трофей с собой. Но не забрал. Или просто еще не насытился убийством.
— А что мусор? — тихо спросил Гущин.
— Глиняные фрагменты внедрены в раны. Мы с этим тоже уже сталкивались, — Сиваков посмотрел на Гущина. — Глину и другие предметы исследуем на предмет ДНК и всего остального. Вот в этом я бы идентичность поставил на первое место.
Как только тела погрузили в «Скорую», Сиваков немедленно уехал — на рассвете, не теряя времени, он намеревался приступить вместе с патологоанатомами к вскрытию.
Гущин снова направился в дом. Катя пошла за ним. Она находилась на месте происшествия уже больше четырех часов. И она уже не могла больше выдержать без вопросов. Он ведь сам вызвал ее сюда и сказал: смотри.
В доме, залитом мертвенным светом софитов, где каждый сантиметр уже был обработан специальным составом и где по-прежнему работали криминалисты-эксперты, уже чуть ли не просеивающие пыль и опилки, Катя тоже смотрела в оба.
Тела увезли.
— Тут стены толстые из кирпича, — сказала она. — Если Гринева даже кричала громко, ее никто не услышал. Но она ведь не кричала, раз ее сначала оглушили.
Гущин, нагнувшись, осматривал место, где лежал труп.
— Федор Матвеевич, все-таки зачем к вам приезжали психиатры из Орловской больницы? — спросила Катя.
Он резко выпрямился.
Катя ждала ответа.
— Я же сказал тебе — ради материалов уголовного дела.
— Но главврач ведь беседовал с вами, что его интересовало?
— Они больных изучают. Кое-что там у них не со-впало.
— Что не совпало?
— Какие-то тесты, главврач мне говорил — они проводили тесты, исследования, наблюдали егов течение двух лет. Так вот, по его мнению, картина клинических наблюдений отличается от выводов психиатрической экспертизы, проведенной здесь, в институте Сербского. Отличается и от содеянного им.
— А я вот что подумала, — сказала Катя, — Федор Матвеевич, а не может такого быть, что Родион Шадрин у них сбежал из психбольницы? Только они пока что держат это в тайне. Приехали, чтобы самим все посмотреть в деле — адреса и все такое. Хотят сами его изловить, не заявляя в полицию, боятся скандала? Что если он от них сбежал, а они это скрывают?
Гущин молчал. Закончив осмотр — свой собственный гущинский осмотр места, как последний аккорд, он объявил:
— Я сейчас еду в морг на вскрытие. А ты езжай домой.
— Что, если Родион Шадрин сбежал из психиатрической больницы? — упрямо повторила Катя.
— Это не трудно проверить. Я после вскрытия вместе со следователем подготовлю документы на этапирование. Опергруппа поедет в Орел на машине и доставит его сюда.
— Если Шадрин все еще там, — сказала Катя. — В Орловской психиатрической, а не здесь, снова в Подмосковье.
Глава 19
Мальвина
Мальвина Масляненко — дочь Веры Сергеевны Масляненко и старшая сестра Феликса — оглядела ряды университетской аудитории. В этот раз студентов собралось на лекцию совсем мало.
Аудитория в старом здании университета на Моховой улице вмещала гораздо больше, но сегодня, видно, день такой — за окном ненастье, гроза. Майский гром гремит, и ливень стучит по крыше. Да и час еще ранний. Первая лекция, многие студенты ее просто пропускают, просыпают.
Может, все из-за того, что она еще молодой преподаватель, молодой лектор и студенты предпочитают приходить слушать старых опытных профессоров. Однако в прошлый раз собрался полный зал, яблоку негде упасть, и это вселило в сердце такую радость. Дало такой кураж!
— Творчество французского поэта шестнадцатого века Жоашена дю Белле, которого я хочу представить вам на этой лекции, тесно связано с творчеством французских поэтов, объединившихся в так называемую Плеяду — знаменитый союз поэтов. — Мальвина щелкнула пультом и вывела на демонстрационный экран фотографию титульного листа сборника поэтов Плеяды.
Никто из студентов даже не взглянул на экран. Все занимались своими делами. В основном уставились в свои мобильные телефоны, планшеты и ноутбуки.
Лекция не задалась с самого начала, и Мальвина Масляненко это чувствовала. Дождь, непогода всему виной. Как мощно струи дождя лупят по стеклам окон университетской аудитории! И сумрачно от непогоды в большом зале. Надо зажечь верхний свет, но демонстрационный экран тогда совсем побледнеет. А опускать глухие жалюзи на эти великолепные окна, выдерживающие напор майской грозы, что-то не хочется.
Как-то совсем не хочется даже на мгновение, когда жалюзи опустятся, а свет еще не вспыхнет, окунуться во тьму. Сегодня ночью она проснулась в темноте. Долго прислушивалась к звукам в их огромном пустом доме.
И встала с постели утром с тяжелым сердцем.
Какая-то тревога внутри… нет, жажда, словно очень хочется пить… нет, предчувствие…
— Собственно великая Плеяда и ее мэтры не сумели повлиять на дю Белле, так как он уже родился поэтом. Стихи были у него внутри. Говорили с ним изнутри. Порой приносили доход, но иногда доводили его до беды, как те сатирические сонеты, направленные против католической церкви.
Брат Феликс… это все из-за него. Мальвина снова щелкнула пультом, уже раздраженно — студенты не слушали ее, не отрывались от своих интернет-игрушек. Да, да, брат Феликс всему виной, эта дрянь… Это из-за него у нее такое чувство, такое сердце сегодня. Брат устроил очередной дебош дома, оргию с проститутками, пользуясь отсутствием матери. Брат Феликс никогда не одобрял этих ее лекций. Он всегда был против того, чтобы она читала свои лекции студентам здесь, в университете на Моховой.
Это из-за Феликса у нее нет сегодня куража. Нет ничего, пустота внутри. Нет даже любви. Она не чувствует той любви, что согревает ее сердце каждый раз, когда она читает стихи или начинает свою очередную лекцию. Любовь, что согревает ее плоть и питает дух, сегодня где-то далеко-далеко. А поэтому нет куража.
— Я счастлив, я попался в плен… Завидую своей я доле. Мне ничего не надо боле, чем грезить у твоих колен.
Девицы-студентки фыркнули, так громко и неприлично, давясь смехом, что Мальвина тут же умолкла. Но почти сразу взяла себя в руки. Это ведь лекция. А студенты — глупцы. Они могут смеяться над чем угодно, даже над словами великой любви в великих стихах.
— В общем, жизнь дю Белле была короткой и несчастливой, — сказала она громко. — Он умер молодым, в нищете, оставив после себя всего два сборника стихов. В некоторых своих стихах он дает советы своим сверстникам, таким же, как вы, как жить.
