Диана легкомысленно улыбнулась.
– Сереженька, я только ступаю на этот полный загадок и трудностей путь. «Инженю» – это амплуа.
– И часто вы… выходили на сцену?
– Бывало. И не раз. Но только не на театральную. Мальчики, мне кто‑нибудь нальет? Я хочу попробовать этот замечательный бурбон…
Браун и Гоглидзе одновременно потянулись к бутылке и помешали друг другу, неловко столкнув тарелку с семгой на ноги американцу.
– Шит!
– Извините, Джек! – Гоглидзе протянул тому салфетку. – Это надо срочно замыть. Идемте!
– Я тоже испачкался, – заявил Белкин, отряхивая штанину.
Он первым вышел из купе. Ротмистр почти силком поднял огорченного американца. Тот пожимал плечами и говорил, что это «эрунда» и что надо выпить «на посошъёк». Здоровый черт, даже водка не берет, хотя он уже грамм двести вылакал, а до этого грамм сто пятьдесят виски засадил. Не американец, а сибиряк какой‑то!
Дождавшись, пока Гоглидзе уведет Брауна, Щепкин пересел ближе к Зинштейну. Тот испуганно отшатнулся.
– Что с вами, Сергей Михайлович? Лишнего приняли?
Зинштейн вздохнул, покосился на бокал с виски, отодвинул от себя.
– Кто вы? – спросил он немного дрожащим голосом. – Кто вы на самом деле?
– Ну здрассьте! – Щепкин укоризненно покачал головой. – Вы вроде бы трезвый еще! Забыли, кто я?
– Я помню, кем вы мне представились! И кем представили своих друзей. Оператор, директор, актриса! Прима!
Он бросил затравленный взгляд на Диану, та ответила обворожительной улыбкой.
– А на самом деле оператор ничего не понимает в съемке. Директор впервые слышит о кассе, гримерша Виолетта оказывается простой… Лукомский, сволочь, подсунул мне свою девку. Хотел пристроить в синема! А как пел! Мастерица, волшебница, золотые ручки! Знал ведь, что обман раскроется поздно и я не смогу надавать ему пощечин! Художник рисует как посредственный ученик художественной школы. Вокруг меня одни самозванцы! Выходит, и вы, Василий Сергеевич, тоже?
Впечатленный гневной тирадой режиссера Щепкин как‑то пропустил упоминание о гримере и художнике. Состояние Зинштейна его заботило куда больше. Этак и до истерики дойдет, а она точно ни к чему.
– Вы… вы… деньги!.. О боже! – Зинштейн сжал кулаки. – Вы украли эти деньги! И теперь нас ждет тюрьма! Каторга! Это невыносимо!
– Сергей Михайлович, придите в себя! Какая тюрьма? Деньги мои! И я их вкладываю в дело! Приедем в Москву, попросите свежих столичных газет. Увидите заметки о начале съемок нашего фильма. Какой же вор будет кричать об этом на всю страну?
Щепкин положил руку на плечо Зинштейна, заставляя его замолчать.
– Да, небольшие накладки с персоналом. Но это мелочи. Что мы, не найдем оператора? Или гримера? Что до Дианы… вот увидите, как раскроется ее талант! Вы же это сами признали! Ну?
Упоминание о газетах и Диане немного успокоили режиссера. Тот искательно покосился на Диану и вновь получил обворожительную улыбку. Слабый румянец выступил на щеках Зинштейна.
– Но придется начинать сначала!
– У нас еще есть время! Актеры есть, персонал наберем. Дадим телеграмму в газеты Владивостока о том, что нужны специалисты. Хоть один‑то там есть, уверяю вас! Это я знаю наверняка! Не стану же я вкладывать такие деньги в пшик?!
– Откуда вы можете знать?
– Я бывал во Владивостоке и занимался делом, связанным с синема, – спокойно объяснил Щепкин. – Кстати, что такое бок‑офис, и я знаю.
– Но сценарий! Мне надо писать сценарий, а времени все меньше! Я хотел начать работу, однако и художник слабоват. Вот его творение.
Зинштейн вытащил альбом, раскрыл его. На одной странице был нарисован столик в купе, причем вполне неплохо. На второй человек в длинном плаще. Во всяком случае, Щепкин и Холодова так решили. Однако даже им было видно, что автор шаржа явно недосидел на уроках, поэтому рисунок вышел, мягко говоря, слабым.
– Пусть этот ваш Микеланджело рисует предметы. А рисовать людей наймем другого, это тоже не проблема.
Щепкин отложил альбом, внимательно посмотрел на Зинштейна.
– Сергей Михайлович, дорогой, давайте договоримся так. Все, что вам нужно для работы, мы организуем. Наш Георгий и впрямь достанет что угодно, только объясните толком. Вы пишите сценарий, работайте с актерами. Вот Диана в полном вашем распоряжении. Будет брать у вас уроки… мастерства. Вас же я попрошу меньше нервничать и переживать. Договорились?
Зинштейн тяжело вздохнул, одарил Щепкина тяжелым, совсем не подходящим ему взглядом, покосился на Диану.
– Попробую. А вы попробуйте не врать мне больше.
Капитан засмеялся.
– Идет!
Когда они вышли из купе, Диана прижалась к Щепкину и зашептала:
– Кажется, наш гений перенервничал. Как бы не сорвался опять.
– Вот и проследи за ним. Поговори, успокой, очаруй. Чтобы больше не думал о ерунде. Он нам нужен сейчас, да и потом тоже.
Диана отстранилась от Щепкина, прищурила глаза.
– Хороший совет вы даете, Василий свет Сергеевич. А ну как и правда очарую! Забудет наш режиссер и о сценарии, и о фильме. А?
– А ты не в ущерб работе.
– А ревновать не будете, господин меценат? А то еще на дуэль вызовете Сереженьку!
Капитан покачал головой.
– А ты не увлекайся. Особо так… – он посмотрел по сторонам. – Кстати, скоро Москва. Надо подготовить шифровки. Где там наши дилетанты? Как бы американца совсем не споили!..
3
Поезд сбавил скорость, минуя небольшой подъем. Мелькание деревьев и столбов за окном стало медленнее, глаза смогли различить даже узкую тропку, петлявшую между кустарников.
Сидевший в своем купе Скорин прислонился лбом к стеклу, ощутил приятный холод и расстегнул верхние пуговицы рубашки. Жарковато стало. Проводник топит немилосердно, все угодить хочет пассажирам.
А скорость падает. Можно выйти в тамбур, открыть дверь и прыгнуть вниз, на покатую насыпь. Земля мягкая, удержит. А потом в лес и поминай как звали. Если Зинштейн разболтает легавым, что художник Гриша вовсе не художник, Щепкин и его дружки захотят узнать, кто же тогда на самом деле этот Скорин. Придумать историю? А поверят? И что потом? Жаль, до Щепкина так и не добрался. Подстеречь бы его сейчас…
Так что, прыгать? Поезд едва ползет, но после подъема вновь наберет скорость. Потом будет поздно, можно и ноги переломать, и шею свернуть. Ну, Гриша, решайся!..
Еще не зная, как поступить, Григорий вышел из купе, пошел по коридору, ответил на вежливый поклон проводника и тут вдруг вспомнил, что забыл саквояж. Но возвращаться не стал. Деньги при нем, а остальное пусть едет дальше.
