Евгения продолжала курить, явно чего-то ожидая. В эти минуты ее мало что интересовало. Телевизор был фоном. Ребенок, как и всегда, оставался обузой. Ей плевать было на то, что она в его присутствии наполняла комнату никотиновым дымом.
Ее заботило лишь одно — деньги, которые она должна была получить за свою грязную работу. Вот их-то эта дамочка любила беззаветно и самозабвенно. С них она готова была вытирать пыль хоть каждую секунду. Их она согласилась бы нянчить в любое время года и суток.
Мальчик отбросил машинку, поднял голову и посмотрел на маму.
Та сперва не заметила этого, когда же ощутила на себе взгляд ребенка, сразу прикрикнула:
— Эй, хватит на меня пялиться! Сколько тебе раз говорить, что я не люблю, когда ты так делаешь. Сейчас получишь, если не перестанешь!
Малыш отвернулся и пополз за отброшенной игрушкой. Мама очень сильно волновалась, когда ребенок смотрел на нее. Но при этом ее совсем не заботило то, что сын в свои три года еще никак не проявил умения говорить. Она даже и не задумывалась об этом. Ну, молчит малец, так пусть себе молчит!
Зазвучал мобильник. Блондинка затушила недокуренную сигарету и небрежно бросила ее куда попало. Окурок пролетел мимо вазочки и тут же был раздавлен тапочкой курильщицы, которая поднялась на ноги, сжимая в руке телефон. На экранчике высветилось имя того самого абонента, от которого она так сильно ждала звонка. Евгения уменьшила звук телевизора и приняла вызов.
— Алло, — заявила она, несколько минут слушала то, что ей говорили, и усваивала информацию, льющуюся в ее ушко.
Судя по изменяющемуся выражению ее лица, то, что ей кто-то говорил, с каждым новым словом нравилось Евгении все меньше и меньше.
В конце концов она скорчила недовольную мину, оборвала монолог человека, который позвонил ей, и стала на него наезжать. Все-таки эта особа была совершенно безбашенной.
— Так, блин горелый, я что-то не поняла! — возмущалась Самара. — Половина лавешек этого певуна пойдут тебе? Да? Так что это за херня такая? Я ни фига не всасываю. Мне за все про все только разовый гонорар и больше ничего? Что это за дела такие? А? Ребенка мне на что кормить? На проценты от чьих-то пустых обещаний? Ой, да не надо здесь косить под дурачка. У нас был совсем другой уговор. Я прекрасно помню, как кто-то заливался соловьем, когда пытался подписать меня на всю эту чертову авантюру. Тогда это были совсем другие слова. А то, что я сейчас слышу, это просто ни к селу ни к городу. Сплошное надувательство! — Последнюю фразу она произнесла особенно громко.
Сын боязливо посмотрел на нее и втянул голову в плечики. Он думал, что мама кричит на него. Она же этого даже не заметила, настолько была поглощена телефонными разборками. Собеседник в ответ на ее возмущение пытался что-то втолковать ей, потом принялся угрожать.
Евгения со скептичной ухмылкой слушала его, но недолго, никак не более одной минуты, затем опять оборвала:
— Что? Грозишься? Испугал бабу сам знаешь чем! Нет, мой дорогой, за такую хрень я не работаю. Ты предложи что-нибудь нормальное. Чтобы и яйца целы, и звезды сыты.
Блондинка была настроена решительно. Эта ее твердолобость явно имела какое-то основание. Уж очень самоуверенно держалась Евгения. Ее собеседник понял это и сменил тональность.
Женщина это сразу уловила, тоже сбавила обороты и спросила:
— Хочешь это обсудить при встрече? — Она получила утвердительный ответ и удовлетворенно проговорила: — Ну, хорошо. Это уже совсем другой разговор. Встретиться и поговорить можно. Только учти, чтобы без новых заскоков. А то я знаю, к кому обратиться! Как это ты не понял, если и сам его прекрасно знаешь? Так что нечего тут опять прикидываться Иванушкой-дурачком.
14
Анна старалась демонстрировать стойкость духа и стальную выдержку. Она не хотела, чтобы родители видели ее такой, какой она была почти всегда после гибели мужа и его похорон. Она говорила уверенно, будто на ее голову не свалилось тридцать три несчастья, а рядышком в придачу не катились вагон и маленькая тележка, наполненные бедами.
Играть эту роль, безусловно, было не так просто, как ей представлялось. И все же ей приходилось этим заниматься. Анна убеждала своих стариков, что сумеет справиться с горем и прочими трудностями, даже пробовала шутить. В чем-то это был не только спектакль для родных, но и своего рода сеанс самовнушения. Молодая вдова говорила все это не для кого-то, а для самой себя, настраиваясь на добрый лад.
Родители слушали, кивали, иногда переглядывались то явно, то едва заметно. По их лицам трудно было понять, верили ли они словам дочери или же их терзали серьезные подозрения в правдивости ее слов. Она решила, что все-таки верили.
Однако отец и мать слишком хорошо знали свою кровинку, чтобы не уловить неестественность в ее поведении. Кто-нибудь посторонний списал бы это на последствия психологической травмы из-за гибели мужа, но у родителей подобной мысли даже не возникло. Как бы там дочка ни играла, как бы ни плясала вокруг них, демонстрируя хорошее настроение, они все равно чувствовали, что с ней все отнюдь не так ладно.
Ни отца, ни уж тем более мать нельзя было обмануть просто так. Да, они оба делали вид, будто верят ей. Но на самом деле дочку выдавали ее глаза. В них крылось нечто большее, чем просто усталость вдовы, измученной горем. Первоклассный макияж не мог полностью скрыть следы бессонных, но отнюдь не бесслезных ночей.
Когда Анна, вдоволь наговорившись, замолчала, отец взглянул ей в глаза так пронзительно, что это трудно было выдержать. Дочь отвела взгляд в сторону, словно ей вдруг захотелось изучить особенности узоров на оконных занавесках. Поступить так было можно, однако уйти от отцовского вопроса она не смогла. Старик помедлил буквально несколько секунд, будто подбирал самые подходящие слова.
— Доченька, что там твои московские друзья говорят о случае с грузовиком, въехавшим в наш дом? — спросил отец не совсем о том, о чем мог бы.
Тверская с облегчением вздохнула, обвела родителей взглядом и чуть было не сказала: «Спасибо за вопрос». Ведь папа поинтересовался как раз тем, на что у вдовы имелась домашняя заготовка. Она нервно облизнула губы и на мгновение сжала пальцы обеих рук в кулаки. Набрав в легкие воздуха, женщина стала излагать свою историю, придуманную заранее.
— Понимаешь, папа, с этим делом не все так просто, — начала она доверительным тоном, на который часто переходила в беседах с родителями.
— Но неужели у тебя нет никакой информации по этому поводу? Я уверен, что ты знаешь об этом происшествии гораздо больше, чем мы с мамой, — вклинился в ее монолог старик, обескураживая дочь своими словами.
— Ой, папа, не переоценивай меня, пожалуйста. — Она использовала самоиронию в качестве щита. — Я знаю лишь то, что мне сообщили. Следствие по факту того, что случилось с вашим домом, еще не закончилось. Работа продолжается. Надеюсь, что справедливость восторжествует.
