— Нам в самую первую очередь надо сообщить Наталье Семеновне о смерти сына, — сказала она.
— Правильно.
— Наталья Семеновна — это мать Боцмана? — пожелала уточнить Леся.
— Она самая. Проводите меня до ее дома?
— И даже пойдем вместе с вами, — кивнула Кира.
И когда остальные начали шипеть, зачем ей это надо, она лишь шикнула на них:
— Тихо! Если кто и может знать о том, что покойнику Боцману понадобилось ночью в лесу, то это только женщина, с которой он жил. В данном случае его мать.
Наталья Семеновна оказалась совсем древней старушкой. Сухая и жилистая, она почти ослепла к старости, но хозяйство вела твердой рукой. В доме был относительный порядок. Натоплено, пол подметен, и, что самое главное, тут не было запаха лекарств, присущего жилищам стариков. Да и сама Наталья Семеновна для своих восьмидесяти с гаком выглядела очень даже крепкой.
Несколько курочек, о которых говорил с таким пренебрежением господин Жуков, с довольным видом ковырялись в загоне. На грядках торчало с десяток кочанов капусты. Видимо, как-то Наталье Семеновне удавалось находить силы для огорода и птичек.
— На здоровье не жалуюсь, только вот глаза подвели, не вижу почти ничего, как пелена перед глазами. Читать почти совсем не могу. Только с очками, да и то с трудом.
— Операцию можно сделать.
— А зачем? — спокойно возразила старуха. — Если Господь послал мне испытание, надо его вынести со смирением. Да и не нужны мне глаза стали. Что по хозяйству, я и полностью слепой соображу. Всю жизнь тут живу, на ощупь могу любую вещь опознать.
— Все-таки без зрения плохо.
— Конечно, нехорошо. Но все можно решить при желании. Библию мне соседка приходит читать. А телевизор я не смотрю, одно паскудство в нем.
Друзья вели этот разговор, не зная, как подступиться к самому главному, ради чего они и явились в дом Боцмана. Но Наталья Семеновна сама вывела их на разговор:
— Матрона, вы чего пришли-то все вместе? Случилось чего?
— Случилось, тетя Наташа.
— С Юркой чего? — спросила спокойно старуха. — В полицию угодил?
И тут же, не дожидаясь ответа, горько вздохнула:
— Ох и шалопутный он у меня уродился. Сызмальства одни слезы от него были, и с возрастом лучше не стал. Весь в своего отца пошел. От того я тоже одно горе видела. Пил, меня бил, Юрку строжил. И почему так? Свекор мой совершенно нормальный в этом плане был. Выпивал на праздник сто грамм, но чтобы пьяным завалиться, такого с ним сроду не бывало.
И, взглянув на Матрону, старуха спросила:
— Ну? Не тяни уж! Говори, чего мой Юрка натворил на сей раз?
— Тетя Наташа… Юра ведь в лес пошел?
— Ну, — спокойно признала старуха. — Видать, что так. Осень — время грибное. Юрка все свободное время в лесу пропадает, а как не в лесу, так пьяный где-нибудь валяется. Будто бы сама не знаешь! Небось, в одном поселке живем. Все друг у друга на глазах.
— И давно его нету?
— Уже три дня, как щей похлебал да ушел.
— Три дня?
Это совпадало с моментом исчезновения Израка. Значит, эти двое все-таки вместе отправились к колодцу? Но куда потом делся Израк?
И все же друзья решили расспросить старуху поподробнее.
— Вашего сына уже три дня нет дома, а вы совсем не беспокоились о нем?
— Так тепло еще, — пожала плечами старуха. — Небось, не замерзнет. Да и здоровья у меня уже прежнего нет, чтобы за Юркой по всей округе рыскать. Это раньше я все дергалась, где он там пьяный завалился? А теперь прежней прыти во мне уже нет.
— Но все-таки три дня — срок немалый.
— А он мог у Людки-Стекольщицы запросто остаться и на день, и на ночь, и даже больше. Как у Юрки деньги есть, она его завсегда с милой душой у себя принимает. Летом и осенью он почти постоянно у нее живет. Это зимой, когда деньги заканчиваются, он ко мне возвращается.
Подруги взглянули на Матрону.
— Знаете эту Людку-Стекольщицу?
— Думаю, я знаю, о ком Наталья Семеновна говорит. Тетя Наташа, Стекольщица — это ведь та баба, что стеклотару в ларьке принимает?
— Вот-вот. Стекло, металл, ветошь всякую. Даже бумагу и картон. Любой хлам примет, и хоть копеечку, но за это даст. Это наш губернатор распорядился, очистительную фабрику запустил в области. Теперь отовсюду мусор туда свозит. Ничего не скажешь, гораздо чище стало. Мужики да и бабы весь хлам, что в огородах и полях валялся, быстренько собрали и к Людке оттащили. Так чего с Юркой-то случилось? Говорите уже, не томите! Арестовали его?
— Нет, тетя Наташа. Хуже.
— Хуже? Что же хуже-то может быть? Неужто прибрал его Господь к себе?
Матрона поколебалась. Но так как пути назад все равно не было, она кивнула:
— Да.
— Умер?
— Да, теть Наташ. Вы уж не обессудьте, что именно я вам такую весть принесла, но…
— Как он погиб? — перебила ее старуха. — Говори!
И было что-то такое в ее голосе, что заставило Матрону заговорить лаконично, деловито и по существу:
— Упал в лесу в заброшенный колодец и убился. Сегодня мы студента пропавшего искать стали, да вместо него Юру и нашли.
— Мертвый уже был?
— Совсем холодный.
На лице Натальи Семеновны не дрогнул ни один мускул.
— Вот как, — только и произнесла она задумчиво, — значит, сподобил Господь, освободил меня и от этой ноши. Трое детей у меня было, да все неудачные. Дочка до мужиков очень охоча, кучу романов имела, ни одного стоящего так и не завела. Старший сын еще в армии совсем молодым погиб. Один Юрка со мной остался, да и от него никакой мне радости не было. Весь в батьку своего! Коли пьяный, так на лавке храпит. Протрезвеет, жрать просит, потом за бутылкой бежит. Ни денег от него, ни помощи, ни слова ласкового… В последнее время еще и покрикивать на меня стал. Плохой сын, что и говорить. Вот все думала, когда же Господь оградит меня от этой напасти? А теперь понимаю, послал Господь Юрке свою милость. Не позволил совсем уж опуститься. Раньше к себе забрал.
Подруги хотели сказать что-то уместное случаю, выразить матери свои соболезнования, но Наталья Семеновна неожиданно вскочила на ноги и повернулась в сторону икон:
— Ох, что же это я сижу, причитаю? Надо положенные молитвы за Юру отчитать. Как новопреставившемуся, ему особое внимание сейчас.
И не тратя больше времени на болтовню, старуха встала на колени перед тремя иконами, рядом с которыми теплилась маленькая лампадка. Иконы были старинными, но их потемневшие лики взирали на осиротевшую мать, как показалось подругам, с удивительной кротостью и смирением.
