— И это тоже заберите! — брезгливо отодвинул от себя Жуков пакет. — Завтра Аслану дадите, коли уж вам так этого хочется.
Кроссовки подруги забрали. И банку тоже. Нельзя сказать, что их визит в полицейский участок увенчался полным успехом. Однако пес Аслан и его инструктор обещали приехать завтра. И несколько успокоенные этим обещанием подруги отправились по своим делам дальше.
Напоследок Леся спросила у Жукова:
— Вы не знаете, когда состоятся похороны?
— Спросите у родных, — буркнул Жуков и с таким грохотом поставил перед собой недоеденный завтрак, что подругам стало совершенно ясно: больше они из следователя не вытянут ничего, кроме грубости.
Поэтому девушки вежливо пожелали ему приятного аппетита и отправились к Наталье Семеновне.
Дом старухи было не узнать. Оказалось, что на пятьдесят тысяч рублей в Торфяном можно без всяких проблем устроить шикарные поминки. Столы стояли во всех комнатах. И часть из них уже была сервирована.
— Тарелки, вилки и ложки я у соседей одолжила. Стаканы и рюмки пластиковые купила. Тесто для блинов поставили, а холодец и компот варятся. Завтра помянем Юрочку как полагается.
Оказалось, что в Торфяном обязательным блюдом всякой поминальной трапезы являлся еще теплый компот и холодец с черным хлебом. О вкусах, что называется, не спорят. Хотя сами подруги предпочли бы, чтобы на их поминках обошлись без холодца.
— А вот Юрочка мой очень холодец любил, — посетовала Наталья Семеновна подругам.
И глаза ее стремительно наполнились слезами:
— Сыночек, родненький, кто же это у меня тебя отнял!
Она заплакала, называя Юру всякими ласковыми словечками. И, как понимали подруги, предсказанный ими еще раньше процесс трансформации покойника из никчемного жалкого алкаша в человека, обладающего множеством достоинств, был в голове его матери близок к завершению.
— Ой, Юрочка! — завывала старуха, благополучно забывая про пенсию, которая постепенно утекала из дома, выданная сыночку «на опохмел». — Ох, на кого же ты меня, убогую, оставил-то!
Будто бы раньше сынок заботился о мамуле!
— Ой, да как же я теперь без тебя буду!
Так и хотелось сказать: очнись, бабка! Сын тебя измучил своим пьянством. А уж сколько стыда ты за него приняла на себя. Но таково уж материнское сердце, не любить свое непутевое дитя оно не может. И теперь, когда от сына уже не приходилось ждать беды, его мать была рада вновь любить своего мальчика.
— Наталья Семеновна, а кто это изображен на этих фотографиях? — спросила Кира у старухи, надеясь, что это отвлечет ее от грустных мыслей.
— А это семья наша, — быстро утерев нос, ответила Наталья Семеновна. — Вот муж мой, вот я! Наша свадебная фотография.
С интересом подруги смотрели на совсем скромное и даже не белое платье невесты. Единственным, что указывало на серьезность события, была короткая фата на голове невесты. Пора пышных платьев и немыслимых свадебных кринолинов еще не пришла. Люди женились по-простому. И платья невест во времена Советского Союза восторженных охов и ахов не вызывали. Было ясно, что фотография относилась годам к шестидесятым прошлого века.
— Вы тут уже немолоды.
— А мы поженились немолодыми. Мне уже за тридцать было. Но дети у нас быстро родились. Жаль, что теперь уже ни одного в живых нету.
Глаза Натальи Семеновны вновь начали опасно краснеть, и Кира поспешно воскликнула, ткнув пальцем в самую старую из имеющихся тут фотографий:
— А это что за старики?
Наталья Семеновна вновь поддалась на уловку и с охотой ответила:
— А вот свекровь моя тут сидит, царствие ей небесное, уж сколько она кровушки у меня попила, никому не пожелаю! Но и ей тоже от свекра доставалось. Крутой был мужик. Правда, я его уже только в последние годы застала. Но говорят, что будучи в силе, он всю семью в страхе держал. Никто поперек ему слова пикнуть не смел. Никто из его сыновей, а они уж в ту пору взрослые многие были, не смел ему ничего возразить. Семью всю его в Сибирь сослали, как чуждый элемент. А что в них было чуждого? Они от зари и до зари спину гнули на своей земле, не пили, не ленились, вот и поднялись на ноги. Свекор так тот у последнего барина старостой был, но не простым, а вроде управляющего. Всем сам заправлял, никаких пришлых чужаков-грамотеев не подпускал. И барина боготворил. Звали моего свекра Налим Терентьич. И был он из староверов.
Так это же тот самый Терентьич, по рассказам местных старожилов, оставленный Копкиными на страже своего сокровища. Выходит, Юра и впрямь внук того знаменитого старика, который до последнего отсиживался в усадьбе Копкиных, оберегая ее. А когда большевики все же выдворили его оттуда, каким-то образом устроил свои дела так, чтобы все равно остаться при усадьбе. Пошел работать сторожем. И надо полагать, до последнего вздоха рьяно охранял по мере возможности хозяйское добро.
У Леси, которая слушала все это с открытым ртом, невольно вырвалось:
— А про клад копкинский он вам что-нибудь говорил?
— Тьфу ты! — сморщилась Наталья Семеновна. — Дался вам этот клад! Не было ничего.
— Вы почему так думаете?
— Да уж если бы что-то было, разве бы мы тут сидели в этом гнилом углу? Может, свекор мой бы этого и не одобрил, а только мы с мужем очень даже не прочь были руку в хозяйскую казну засунуть. Все вокруг народное, какая у барина может быть собственность? Никакой! Пусть радуется, что хоть ноги унес, кровопивец!
— Значит, вы с мужем тоже хотели найти клад?
— Конечно! И муж мой так и этак к отцу подъезжал. Только отец его пьянства на дух не переносил. А муж мой, как на грех, любил за воротник заложить. Ну, отец его не одобрял. И видеться с ним не хотел. И даже под самый конец, когда овдовел и совсем один остался, он к нам жить из своих Копок не приехал.
— А где же все прочие его дети?
— Так поубивали всех, — равнодушно ответила женщина. — Из Сибири не все вернулись, а с войны один Терентьич только и возвратился. Ну, и свекровь его с младшим сыном — моим мужем, отцом Юркиным, встретила. Больше никого из детей с ними не осталось. Даже дочку немцы увели.
— Но ваш муж ведь был жив.
— Пить он сильно стал еще смолоду, я же вам говорила, — поджав губы, сухо напомнила ей Наталья Семеновна. — А для моего свекра это было все равно что человека нет. Он с одержимыми зеленым змием дела не имел. И даже для родного сына послабления не сделал.
Родного и единственного! Да, похоже, старик был, что называется, кремень. Характер у него был о-го-го! Только держись!
— Но Юру-то он хоть любил? Сын его разочаровал, но внука-то он принял?
— Любил. Но Юра ведь и отца своего любил. И жил мальчик с нами. Может, отдай мы деду нашего Юрку, он бы и воспитал его на свой манер. Бог весть, что тогда из Юрки могло бы получиться. Но только муж мой сына отцу не отдал. Юрка с нами остался.
