Вот, значит, как, подумал Ривас. В цепи, говорите. Но, конечно же, Грег, это всего до тех пор, пока ты не исхудаешь настолько, чтобы сунуть тебя в хлам-человека. Боже мой. Ладно, сматываюсь сегодня же вечером.
– Ну конечно, – сказала девушка так сонно, что Ривас понял: это заявление на сегодня последнее, – если тебя сделают доверенным, тогда только одну ногу.
Вряд ли это изменит мое решение, детка, подумал он. Он вернулся в постель и лежал до тех пор, пока не исполнился абсолютной уверенности в том, что лысая девчонка уснула. Тогда он тихо встал и на цыпочках прокрался по проходу. Дверь была заперта, но отжать язычок замка острием ножа оказалось минутным делом. Местные власти явно не ожидали, что у обитателей палаты найдутся инструменты... или хотя бы инициатива.
Он осторожно выглянул из-за косяка – сначала одним глазом, потом высунул голову. На улице было светлее, чем внутри: ярко светили звезды, и ему показалось, что из-под стекла тоже исходит слабое свечение. Ни одного хлам-человека в поле зрения не обнаружилось.
Справа виднелся все тот же ровный, неземной пейзаж, который он видел из окна, зато вид слева, то есть с южной от него стороны, был немного привычнее. Множество похожих на казарму хибар, явно совершенно идентичных той, из дверей которой он сейчас выглядывал, длинными рядами уходили в темноту.
Он заметил, что каждый барак отбрасывает тень, но эта тень слабо светится, словно тень от дома на фотографическом негативе. Приглядевшись, он понял, что «тени» эти представляют собой ровные борозды чуть шероховатого стекла, в котором тоже отражались звезды и из-под которого льется слабый, рассеянный свет. Выходит, бараки стояли на стекле без фундаментов и постепенно сползали, подгоняемые ветром, к морю словно армада старых, неповоротливых кораблей.
Ривас бесшумно перебежал к следующему ряду бараков и по храпению, доносившемуся из ближнего, заключил, что это точная копия того, из которого он только что ушел. Осторожными перебежками, застывая и осматриваясь по сторонам, миновал он десять рядов длинных строений, однако за исключением того, в который его поместили, и одного в следующем ряду, все они, похоже, были пусты.
Один раз откуда-то издали, со стеклянной равнины, донесся жалобный, похожий на ветер вой. Он выхватил нож и застыл, но звук не повторялся, нигде и ничего не шелохнулось, и он, выждав еще немного, двинулся дальше.
Десятый ряд бараков оказался последним; южнее его находилось только некоторое количество небольших круглых хибар на сваях. В отличие от бараков эти группировались произвольными кучками, напоминая большие грибы или термитники, так что определить их количество на глаз Ривасу не удалось. Истекальные избы, подумал он, и по спине пробежал неприятный холодок.
Береговая линия находилась где-то за ними, так что, удостоверившись, что нож его надежно спрятан в ножны, но вынимается без труда, он пустился вперёд особой трусцой, позволявшей ему при необходимости резко остановиться, свернуть в сторону или удвоить скорость.
За следующие десять минут он миновал с дюжину россыпей маленьких, приподнятых над землей домишек, но у последней, за которой не было ничего, кроме стеклянной пустоши, он сбавил ход, а потом и вовсе остановился.
Что это, недовольно спросил он сам себя, простое любопытство?
Но черт побери, ответил он сам себе, неужели нельзя хотя бы краешком глаза заглянуть в нечто, называемое истекальной избой?
Бесшумно как тень скользнул он к четырехфутовой лестнице в сооружение, затаил дыхание... и тут в наступившей относительной тишине уже яснее услышал нечто, что ему почудилось еще несколько секунд назад.
Негромкое, ровное дыхание, иногда на грани храпа – вот что доносилось из этих домов на ножках, – и каждая пауза между вдохом и выдохом, каждый вздох и редкое кряхтение звучали в каждой избушке абсолютно в унисон – этаким безупречным хором, тихо исполняемым на этом стеклянном озере для одного-единственного, если не считать далеких звезд, слушателя – Грегорио Риваса.
Будь я проклят, подумал он, подходя и берясь рукой за перекладину лестницы, – вот-вот я стану первым известным мне человеком, лично слышавшим, как вещают храпом!
Лестницу явно сооружали на скорую руку, связав проволокой и старыми веревками, и она заскрипела, стоило ему налечь на нее всем своим весом, но он не сомневался в том, что ничто и никто в этой хибаре не услышит его, как бы он ни шумел; он плохо представлял себе, чего надо бояться на этом стеклянном пустыре, но он нутром чуял, что ничего опасного поблизости нет... уж во всяком случае, не в этой крайней избушке.
Дверь тихо отворилась при его прикосновении – на ней не было даже простейшего крючка или задвижки. Внутри он разглядел пять коек, под небольшим наклоном прислоненных к стенам; когда глаза привыкли к полумраку, он разглядел, что каждое спящее тело привязано ремнями к раме, а подойдя ближе к одному из них, он увидел тонкую темную трубочку, прикрепленную с внутренней стороны локтя. Трубочка спускалась на пол и исчезала в просверленном в досках отверстии.
При виде этого зрелища Ривас испытал легкую тошноту. Ты хотел истекальную избу, подумал он, вот ты ее получил. Но зачем выкачивать кровь из продвинутых Соек?
Он вернулся к лестнице и спустился на стекло, потом нагнулся и заглянул под дом. Все пять трубок присоединялись к большому баку, а тот, в свою очередь, металлическими трубами к двум бакам поменьше. Спереди к основному баку крепилось нечто, похожее на древний кондиционер, из которого торчал металлический штуцер. Ривас сунул палец в штуцер и нащупал внутри резьбу...
Когда он вынул палец, на нем остался какой-то темный порошок.
Он осторожно понюхал его... и ему вдруг вспомнились дни, когда он работал жалким кухонным мальчиком в Венеции. Порошок был, несомненно, Кровью.
Он оглянулся на сотню других истекальных изб, безмолвно торчащих на столбах в лунном свете. Сомнений не оставалось: в каждой из них спали продвинутые, кровь которых медленно стекала в баки и каким-то образом перерабатывалась в смертоносный венецианский наркотик.
Ривас поежился от страха, но на этот раз не за себя. Вот это круто, невесело подумал он, такое и в страшном сне не приснится. Интересно, знают ли об этом даже пастыри.
Кровь производится в Священном Городе.
Лысая девчонка сказала, что все вновь прибывшие женщины – предположительно и Ури в их числе – отправлены морем в город-побратим. И мне кажется, я знаю, что это за город.
И Боже сохрани меня и спаси, боюсь, я знаю, что за место там служит Сойеру храмом.
Он нерешительно постоял на месте, пытаясь свыкнуться с тем, что узнал. Ему вспомнилось, как он гадал, кто или что стоял за вещанием продвинутых, что было источником сигнала, пассивными приемниками которого они являлись. Он предполагал, что им служил голос самого Нортона Сойера, который, съев, так сказать, их души с помощью своего чертова причастия, не мог до конца выдернуть свои невидимые зубы из части телесных оболочек, так что те откликались, когда он говорил. Впрочем, теперь Ривасу пришло на ум, что вещатели бездумно передают не столько слова Нортона Сойера, сколько его мысли. Стоило ли удивляться тому, что пастыри глушили их – теперь, когда тот начал думать по-английски...
