Музыканты спрятались в ближайшем баре, недовольно ругаясь, по сколько ясно было, что владелец его наверняка стребует с них деньги за убежище. Ривас шагнул в сторону, пропуская женщин с безумными глазами мимо. Две-три из них смерили его свирепыми взглядами, и при том, что за годы жизни в Венеции он не раз встречался с такими, до него в первый раз дошло, что выражение глаз-то у них – абсолютно оцыпляченное.
Впрочем, дальше размышлять на эту тему он не стал, ибо вид их напомнил ему о кое-ком, кто мог бы ему и помочь.
Кажется, ему шел тогда двадцать четвертый год, и он возвращался домой после закрытия «Бомбежища» – значит, час был утренний, предрассветный. Из темного переулка до него донеслись шум возни и пара ударов. Пока он раздумывал, вмешаться или нет, оттуда послышался сдавленный женский голос, звавший на помощь. Он выхватил нож и ринулся в темноту.
Стая покалокас избивала молодую женщину, и ему удалось, не порезав ножом никого из них – ему хватило и рукояти в качестве кастета, – рассеять их и прогнать прочь. Он помог жертве встать и проводил ее до дому, а она настояла на том, чтобы он присел и выпил, пока она смывала кровь с лица, переодевалась и ощупывала ребра на предмет переломов.
Когда она вернулась, весьма довольная тем, что отделалась подбитым глазом и парой синяков, они поболтали час-другой, и Ривас узнал, что она работает проституткой. Он не стал спрашивать, но и без того не сомневался, что этим и объяснялось нападение покалокас: эти сумасшедшие тетки реагировали на прилюдные проявления страсти едва ли не также, как на музыку, и если там, в переулке, они наткнулись на исполнение ею своих профессиональных обязанностей, этого было более чем достаточно, чтобы спровоцировать катавасию, которую прервал своим вмешательством Ривас. Клиент же, судя по всему, успел вовремя улизнуть.
Когда он на заре уходил от нее, она заявила, что в долгу перед ним, так что на протяжении нескольких следующих лет он принимал этот долг по частям, заглядывая к ней, когда ему хотелось чего-нибудь этакого, а никакой доступной девицы под рукой не имелось. Возможно, потому, что ни он, ни она не ждали от этой связи ничего особенного, да и испытывали друг к другу разве что легкую, чуть покровительственную симпатию, их отношения не оборвались ссорой, как это обычно бывало.
Интересно, подумал он, пытаясь вспомнить, где она живет, застану ли я ее на старом месте? И, кстати, осталось ли еще что-нибудь от этого ее большого долга?
Дом, когда он, несколько раз свернув не в ту сторону, наконец нашел его, выглядел как-то непривычно, однако спустя пару секунд Ривас понял, что изменения здесь ни при чем: просто прежде он ни разу не видел его при дневном свете. Вот свинья, подумал он про себя. Поэтому он с осторожным оптимизмом поднялся на крыльцо и постучал. Дверь ему отворил мужчина, и обстановка, по крайней мере то, что Ривас смог разглядеть за его спиной, тоже было другое.
Мужчина подозрительно нахмурился, и Ривас представил себе, на что похож со стороны – в бинтах, небритый, изможденный и грязный.
– Прошу прощения, сэр, – начал он, стараясь говорить как можно почтительнее. – Я пытаюсь найти молодую даму, которая жила здесь... гм... восемь лет назад.
– Я здесь всего третий год, – заявил мужчина, так и продолжая хмуриться. – А как ее зовут?
Ривас почувствовал, что краснеет.
– Я... я не помню... Симпатичная такая, худощавая, волосы темные...
Мужчина презрительно выругался и захлопнул дверь.
Ощущая себя предельно униженным, Ривас спустился с крыльца и свернул за угол. Наверное, стоило бы заглянуть в старое «Бомбежище», подумал он – если оно, конечно, никуда не делось, – вот только когда Стив Спинк нанял меня играть у него в Эллее, я ведь просто слинял, даже не предупредив старину Хэнкера о своем уходе.
Впрочем, мысль о «Бомбежище» напомнила ему о том, что эта женщина – как бы ее ни звали – любила посиживать в заведении... как там его?.. «El Famoso Volcan», на берегу канала Божьей Коровки. Обеденное время в те ранние годы правления Седьмого Туза, как правило, заставало ее за одним из столиков в тенистом, выходящем на берег канала дворике. Он посмотрел на солнце, прикидывая время, и решил, что попытаться стоит.
Однако, добравшись туда, он обнаружил, что старую вывеску сняли и заменили на совсем уже древнюю – БАЛАНСЫ И УЧЕТ – явно выбранную не за содержание (и слов-то таких сейчас мало кто помнил), но за размер и красоту букв. Впрочем, внутри, как и прежде, размещался ресторан, так что он решил заглянуть – снова начисто забыв, на что похож со стороны.
Он толкнул ногой дверь и успел еще сделать пару шагов в прохладу интерьера, когда на плечо его опустилась чья-то тяжелая рука.
– Мусорные баки на заднем дворе, Чако, – произнес скучающий, не слишком чтобы дружелюбный голос.
– Извините, – сказал Ривас. – Я знаю, что одет не самым подходящим образом, но мне просто нужно узнать...
– Вот и узнавай в другом месте, Чако. А теперь проваливай.
– Я Грегорио Ривас, – возмутился он, – и я звезда-исполнитель у Спинка в Эллее – даже вы вряд ли могли не слышать об этом. Так вот все, что мне нужно, – это...
Его с неожиданной силой развернули и толкнули к двери. Импульс оказался так велик, что он всем телом распахнул дверь, слетел с крыльца и несколько раз кувыркнулся по пыльной мостовой. Пока он оглушено пытался встать, что-то стукнуло о мостовую рядом с ним.
– Ничего личного, Чако, – бросил мужчина, прежде чем закрыть дверь.
Наполовину оглушенный, но все-таки сумевший хотя бы сесть Ривас тупо оглядывался по сторонам, пока не увидел, что бросил тот ему вслед. Это оказалась недопитая бутылка самого дешевого местного виски. В жидкости плавало несколько хлебных крошек. Ривас дотянулся до нее, зубами (поредевшими за время последней экспедиции) выдернул пробку и припал к горлышку, проливая виски на грязную бороду. По впавшим щекам, оставляя борозды на покрывшем их слое пыли, катились слезы.
– Хорошо выглядишь, Грег, – послышался откуда-то из-за спины хрипловатый женский голос.
Он застыл, потом медленно опустил бутылку. Голос воскресил в памяти и имя.
– Привет, Лиза, – сказал он.
Она обошла его, чтобы он мог ее видеть. Что ж, она выглядит вовсе не плохо, подумал он. В волосах ее мелькала, конечно, седина, а у глаз и губ прибавилось морщин... но по крайней мере она не растолстела.
– Я слышала, ты неплохо устроился в Эллее, – заметила она. По голосу ее он не понял, издевается она над ним или правда жалеет.
– Разве этого не видно? – спросил он. – По одежде, по прическе, по старому, доброму виски, что я пью?
– Ну да, и по тому, как хлопочут вокруг тебя рестораторы, – согласилась она.
– Чтобы скормить меня уличным псам. Слушай, Лиза, – сказал он, сильно жалея, что поторопился хлебнуть спиртного, которое крепко ударило по его усталым мозгам, – не осталось ли чего от того долга?
