Когда он дошел до канала, ночной ветер, похоже, выветрил из него худшую часть текилы и воспоминаний, и он постоял на берегу, глядя на отражение луны в черной воде, и как светлая дорожка вдруг раздвоилась, будто прямо к нему кто-то плыл. Крыса? Нет, слишком много ряби. Собака, наверное.
Вода успокоилась, когда пловец застыл в темноте совсем недалеко от Риваса, чуть левее.
– Грег, – послышался шепот из темноты.
– Кто?.. – начал было Ривас и тут же сообразил, что может и не спрашивать. Он попытался сказать этой твари, чтобы она убиралась, но у него не хватило сил.
– Я могу восстановить тебя, – продолжал шепот. Послышался легкий плеск, словно тварь поерзала в темной воде.
– Что ты хочешь сказать? – злобно спросил Ривас, стараясь, однако, не повышать голоса. – Ты ведь и камешка не поднимешь.
– Верно. Но я часть тебя. Может, самая важная часть – та, что делает... делала тебя тобой. Знаешь, когда я... когда я родился?
– Нет.
– Тогда, на стадионе Серритос, когда ты порезал палец, чтобы не сливаться с Сойером. Конечно, это действует – сильная боль блокирует причастие, но она же и отщепляет часть тебя, что-то вроде духа. Это я. И ведь ты заметил, что каких-то твоих качеств недостает, верно? Слабость там, где всегда была сила, колебания и неуверенность в том, в чем ты всегда полагался на решимость?
– Да... – прошептал Ривас.
– Слейся со мной и позволь мне восстановить тебя, снова сделать единым целым. И слияние со мной не должно пугать тебя – я ведь не кто иной, как ты.
– Но... разве я не стану...
– Помнишь, когда в нашу первую встречу ты швырялся в меня камнями? Помнишь, они рвали меня, но я снова срастался? Посмотри, видишь ли ты на мне хоть один шрам? – Тварь хихикнула. – Слейся со мной, и я заново отращу для тебя твои два пальца.
Ривас охнул как от удара и, не успев даже подумать, сделал пару шагов вперед, так что стоял теперь на покрытом грязью откосе канала. Вода снова плеснула о берег, и тварь выплыла из тени в лунный свет, и Ривас увидел, что она куда материальнее, чем была в их прошлую встречу.
– Как ты попал сюда? – спросил он, вспомнив, сколько миль плотно заселенной земли окружает их.
– Следовал за твоей лодкой, – отвечала тварь, чуть захлебываясь от нетерпеливого возбуждения. – Я поймал новорожденного духа, возникшего, когда ты снова сделал себе больно, борясь с действием Крови, так что ты можешь не беспокоиться о том, куда делась эта часть тебя. Я ее поглотил. Она во мне. А потом я весь день плавал по каналам в поисках тебя. Почти догнал тебя, но не успел из-за этой чертовой шлюхи. Она ведь тебе не нужна, правда?
– Нужна мне? Ну, не знаю, я...
– Тебе... то есть нам... не нужен никто. Вспомни, что ты делал такого, что раскололо нас надвое, а? И уж тебя это едва не убило.
Тварь подплыла ближе, и Ривасу хватало шепота, чтобы она слышала его:
– Я не уверен, что...
– Сегодня утром я здорово разозлился, – продолжала тварь, подбираясь все ближе, – когда я понял, что ты в лодке, полной женщин. Я надеялся только, что тебе хватит ума не... путаться с кем-нибудь из этих vacas в твоем тогдашнем состоянии.
Ривас начал наклоняться, потом вздрогнул, отступил на шаг и выпрямился.
– А почему бы и нет?
– Это бы тебя уменьшило. Так происходит каждый раз, но в твоем нынешнем, ущербном состоянии ты мог бы из-за этого забыть...
По мере того как Ривас пятился от воды, тварь по-рыбьи подплывала все ближе, и теперь он мог уже разглядеть ее пальцы, которыми та цеплялась за камни. В лунном свете пальцы блестели диковинными морскими тварями.
– Что забыть?
– Кто ты такой, чувак. Если мы забудем, что мы – Ривас, что от нас останется?
Ривас отступил еще на пару шагов.
– Только я. Вот, что осталось.
Тварь дрожала так сильно, что по воде от нее пошли круги. От воды в канале пахло резаной листвой.
– Иди ко мне, – прохрипела тварь в воде.
Ривас вдруг с уверенностью понял, что шагнуть вперед означало бы отказ от всего того, что так дорого ему обошлось. От горечи в глазах разломанного на куски хлам-человека там, в Ирвайне. Он дикой боли в руке, которой он выталкивал умирающего мальчишку в тот угол корзины из-под Крови, где оставался еще воздух. От стыда за свое поведение базарного торговца во время сделки за спасение жизни Ури. От ворчливого уважения Фрейка МакЭна...
Он пятился до тех пор, пока не вернулся на тротуар.
– Нет, спасибо, – вежливо сказал он.
– Твои пальцы! Я могу восстановить твои...
– Убирайся прочь от меня, – хрипло произнес Ривас, вдруг ощутивший, как ему страшно. – Ступай и лови рыбу, если тебе не хватает крови насосаться.
– Я тебе нужен больше, чем ты мне, Ривас. Я могу...
– Раз так, обойдешься без меня.
Он повернулся на каблуках и зашагал в сторону Лизиного дома, который сразу показался ему ужасно далеким. Почти сразу же он сорвался на бег, потому что услышал за спиной плеск и шлепанье мокрых ног по утоптанной земле. Впрочем, еще через пару секунд шаги стихли, и Ривас позволил себе сбавить ход, решив, что хемогоблин отказался от преследования, – он и не догадывался, что тот просто взлетел и несется за ним по воздуху, до тех пор, пока эта тварь не врезалась ему промеж лопаток с такой силой, что он покатился вниз по откосу и упал в воду.
А потом она уже навалилась на него сверху, как уличный пес в потасовке за кость. Они катались по отмели в холодной соленой воде, и Ривас колотил по ней левым кулаком, ощущая, как медузообразная плоть рвется и выплескивается наружу, но тут же стягивается обратно, а уже совершенно отвердевшие зубы жадно впиваются то в его руки, то в грудь. Оба всхлипывали от злости и страха, и каждый раз, когда одному удавалось встать на ноги, второй снова сшибал его в воду.
Наконец Ривасу удалось стиснуть хемогоблину грудь коленями, а обеими руками крепко схватиться за нижнюю челюсть, и он, стараясь не бередить больные пальцы правой руки, начал отворачивать его лицо от себя.
Изо рта у того вырвался фонтан воды пополам с кровью, и большие мутно-молочные глаза все смотрели на Риваса, когда он прошептал: «Пожалуйста, Грег...»
Сжав его ногами изо всех сил, Ривас принялся откручивать ему голову.
Тварь негромко, придавлено завизжала, но звук этот резко оборвался, когда Ривас повернул голову на полный оборот. Руки ее царапали его грудь и руки, а иногда и лицо, но когтей она, похоже, отрастить еще не успела, и пальцы скользили по его телу липкими слизняками, что было еще хуже, чем если бы они царапали его кожу.
Каждый раз, когда Ривасу удавалось глотнуть свежего воздуха, он погружал голову в воду, и это движение позволяло ему перехватить скользкую башку твари. Однако после третьего полного оборота голова хемогоблина начала отделяться от тела, и в воду потекла из шеи какая-то жидкость, так что Ривасу пришлось держать лицо подальше от воды. Хемогоблин бился под ним с такой силой, что он боялся свалиться, и ему не верилось, чтобы поднятый ими плеск никто не услышал. Каждый новый оборот требовал все больших усилий – так ключ, взводящий часовую пружину, сопротивляется все сильнее, – и когда после восьмого или девятого оборота голова наконец оторвалась, он не удержал равновесия и упал-таки в омерзительно пахнущую воду.
