– Черт, – перебил его ирландец, – мы знакомы всего месяц.
– Я не забыл, – холодно заметил Блуто, заставив Даффи пожалеть о сказанном. – Как ближайшего друга хочу попросить тебя об одолжении.
– Ну конечно, – сказал Даффи, ощущая обычную при проявлении чувств неловкость.
– Коли случится, что меня убьют, не мог бы ты проследить, чтобы мое тело сожгли?
– Сожгли? Хорошо, – задумчиво произнес Даффи. – Это вряд ли понравится священникам, но причин сообщать им об этом я не нахожу. Впрочем, ты вполне еще можешь меня пережить. Но зачем сжигать?
Блуто явно пребывал в замешательстве.
– Ладно, раз ты согласился, то заслужил объяснения. Э… мой отец был горбун, как и я. И весь наш род, насколько я знаю. Он умер, когда мне было два года. Мой родственник рассказал мне эту историю однажды поздно ночью – он был пьян и клялся, что был там.
– Бога ради, – прервал его Даффи. – Был где?
– На похоронах моего отца. Не перебивай и слушай. Мой отец покончил с собой, и местный священник заявил, что предки всех жителей будут обесчещены, если отца похоронить в освященной земле. Ну да ладно. Навряд ли сам старик этого хотел. В общем, компания друзей отвезла тело на тележке на старое языческое кладбище в нескольких милях от города – Он отхлебнул еще пива и продолжал: – Там была маленькая сторожка со столом внутри. Они выкопали могилу прямо напротив, откупорили бутылку с выпивкой и уложили тело на стол. Но он, как я уже сказал, был горбун и не мог лежать ровно. Справлять поминки, уложив его лицом вниз, тоже не годилось, вроде как плохая примета. Тогда они нашли где-то веревку и обвязали папу поперек груди так, что он оказался плотно прижат к столу. Когда почетный гость был должным образом пристроен, они приступили к выпивке. К ночи стало заявляться все больше людей, все они пели и рыдали, и когда один из них принялся обнимать тело… он заметил туго натянутую веревку.
– Ого!
– Вот-вот. Никто не обращал внимания, так что он вытащил нож и перерезал веревку. Тут труп моего отца, высвобожденный подобно сжатой пружине, вылетел прямо в окно. Гости чуть с ума не сошли от страха, пока обладатель ножа не объяснил, что случилось. Они вышли, чтобы внести тело обратно, и увидели, что он приземлился всего в нескольких футах от выкопанной могилы. Тогда они внесли его назад, привязали снова, немного подвинули стол, заключили пари и вновь запустили. Бум! Он вылетел опять. На четвертый раз он угодил в могилу, они засыпали тело и пошли по домам.
– Милосердный боже! – воскликнул Даффи. – Думаю, родственник наврал тебе.
– Возможно. Но пусть меня сожгут.
– Слушай, только потому, что с твоим отцом…
– Пусть сожгут, Дафф.
– Ладно. Если переживу тебя, то все исполню. – Они обменялись рукопожатием.
Взглянув через плечо ирландца, Блуто заметил более обыденным тоном:
– Гм-м… Мандарин прямо ест кого-то из нас глазами.
Даффи развернулся на стуле и вновь встретил холодный взгляд Антоку Тенно.
– Верно, – сказал он, подавив дрожь, прежде чем повернуться к Блуто. – Малоприятный клиент, слов нет.
– Кстати о клиентах, – сказал горбун. – В котором часу вы завтра откупориваете темное?
– Ты ни о чем другом думать не можешь? Завтра примерно в пять. Как понимаю, я тебя увижу.
– Как и всех прочих жителей Вены.
Несколько часов спустя в скупо озаренной светильниками кухне Даффи расхаживал по скрипящим половицам, с критическим видом взвешивая в руке меч.
– Так, – сказал он Эйлифу, который сидел рядом на бочонке, – я с удовольствием возьму взаймы оружие, пока мне не изготовят собственное, но оставлять себе его не стану.
Швейцарец поскреб седую бороду:
– Почему же?
– Смотри, – сказал ирландец, покачивая рапирой вверх-вниз на правой ладони, – баланс не тот. Весь вес в клинке. Мне понадобится десятифунтовая головка на эфесе, но тогда рапира станет слишком тяжелой для фехтования.
– Для чего тебе фехтовать? Лупи их наотмашь, и все дела.
– Мне спокойнее, когда есть выбор. И еще… Взгляни на гарду – это лишь изогнутая стальная полоска. По-твоему, нельзя подлезть под нее острием и одним выпадом обрубить мне все пальцы?
– Клянусь гвоздями из распятия, Брайан, отчего тебя так волнует острие? Его используют только изнеженные испанцы да итальяшки – все потому, что им недостает силы или отваги для хорошего рубящего удаpa. – Он широко размахнулся воображаемым мечом. – Ха! Отбейте-ка это вы, Эстебаны и Джулио! Даффи ухмыльнулся.
– Эйлиф, для твоей же пользы, надеюсь, ты никогда не нарвешься на Эстебана или Джулио. Он превратит тебя в копию святого Себастьяна после того, как из него извлекли все стрелы.
– Да ну! Сдается мне, Дафф, ты слишком задержался в Венеции, вот и все.
– Что верно, то верно. Как бы там ни было, спасибо. С этим я без труда совладаю с теми бойцами, что собрались сейчас в Вене. За исключением разве что нескольких ландскнехтов, – добавил он, заметив нахмуренные брови Эйлифа.
– Разве что нескольких, – рассудительно согласился швейцарец. – Судя по звукам, трапезная наполняется, – заметил он, тыкая пальцем в сторону двойных дверей. – Не лучше ли тебе быть там?
– Нет. Я на сегодня в отпуске, – ответил ирландец. – Аврелиан посчитал, что трактирщику пора немного отдохнуть от меня. После каждого общения со мной бедняга приходит в такое неистовство, что может успокоиться, лишь навестив поэта Кречмера, где он навроде домашней собачки. После того как я пытался якобы взорвать конюшню, бедняга провел там всю прошлую ночь.
Даффи засунул в ножны свою новую шпагу и прицепил ее к поясу.
– Только выпей мою долю, ладно?
– Можешь быть спокоен.
Даффи вышел через кухню на улицу, где холодный ветер заставил его засунуть руки поглубже в карманы накидки. По лику едва пошедшей на убыль луны неслись рваные облака, на фоне непроглядной черноты небес тускло поблескивали тронутые инеем готические шпили. Чувствуя себя гоблином из царства теней, Даффи бесшумно миновал несколько оазисов теплого света и музыки, двигаясь в сторону широкой Ротетурмштрассе, с которой, повернув налево, можно было попасть к северным городским воротам. Аврелиан заплатил нескольким местным парням, чтобы те неусыпно стерегли корабль викингов, и сегодня предложил Даффи отработать свое жалованье, проверив дозор.
Западный ветер вливался в улицу, точно пущенная в шлюз вода, и, чтобы накидка перестала обвивать лодыжки, ирландец свернул в аллею, которая должна была вывести к северным воротам мимо церкви Святого Рупрехта.
Из-под дверей и закрытых оконных ставен теперь проникали приятные ароматы горячего хлеба, капусты и пылающих в очаге дров.
"Примерно пятнадцать лет назад, – вспомнил он, – в такой же вечер я повстречал Ипифанию Фойгель. Ей было тогда лет двадцать пять. Худенькая, если не сказать тощая, темноволосая девушка, которая, вроде того как некоторые люди могут думать на иностранном языке, ухитрялась мыслить причудливыми и трогательными образами; вечно подавленная или восторженная от ерунды, подкрепляющая свои суждения неуместными стихами или цитатами из Библии.
