Почувствовав озноб, Максим потянулся за свежими поленьями, но, едва дотронувшись до них, отдернул руку. Полено, к которому он прикоснулся, оказалось обжигающе холодным, как та злосчастная железная уключина, которую он в детстве на спор с другими такими же пацанами лизнул языком на морозе. Но не внезапно сковавший тело холод заставил его замереть от страха, а руки и спину покрыться пупырчатой, как бы сказал Седой, «гусиной» кожей. Вернее, не только холод, а ощущение присутствия в пещере кого-то постороннего, чужого. И этот чужой был совсем рядом. Буквально в двух шагах. А может, и ближе.
Стараясь не шевелиться, Макс осторожно повел глазами из стороны в сторону, но не заметил ничего подозрительного. Правда, догорающие угли освещали лишь узкий пятачок вокруг костра, все остальное пространство пещеры тонуло в непроглядном мраке. Не полагаясь на зрение, Макс напряг слух и вновь ничего не услышал. Даже шороха! А ведь снаружи должен завывать штормовой ветер. Внезапно он поймал себя на мысли, что не слышит ни сонного дыхания своих товарищей, ни потрескивания угасающего костра. Он вообще ничего не слышал! Тишина была плотной, буквально осязаемой и холодной, как высасывающая из тела последнее тепло и затягивающая в пучину морская вода. Только поднимающийся от костра легкий дымок удерживал Максима на грани реальности.
Внезапно стелящиеся под сводами пещеры клубы дыма всколыхнулись, словно через них беззвучно прошествовало что-то огромное. Максиму даже показалось, что он видит надвигающуюся на него бесформенную тень. Сердце сжалось от ужаса, щеки и пальцы онемели, как при обморожении, а дыхание стало вырываться изо рта белыми клубами. Но в следующий миг остававшиеся в костре угли вспыхнули в последний раз и погасли. Все разом. И наступила полная, абсолютная темнота…
* * *
Почувствовав чье-то прикосновение, Седой с трудом разлепил глаза. Перед ним стоял Ванойта — вот же неугомонный старик! — и настойчиво тряс его за плечо. Заметив, что кормчий проснулся, ненец сморщил свое и без того морщинистое лицо и заявил:
— Надо уходить!
Не обращая на него внимания, Седой потянулся и покачал головой, разминая затекшую за ночь шею.
— Утро уже. Шторма нет. Надо уходить, — как заведенный повторял Ванойта.
Несмотря на погасший костер, в штольне посветлело — похоже, действительно наступил рассвет. Хотя это и не извиняет того, кто должен был поддерживать огонь! Впрочем, поиски и наказание виноватого можно отложить до лучших времен.
Кормщик кое-как поднялся на негнущиеся ноги и, тяжело шагая, направился к выходу. К одеревенению затекшей шеи прибавилась боль в спине и ломота в суставах. Он чувствовал себя так, будто его со всех сторон отходили палками. Сон не принес облегчения, как это бывало в молодости, двадцать лет назад. Впрочем, тогда ему не приходилось спать на голых камнях возле разведенного из подручных средств костра. С тоской вспомнив свою раскладную походную койку в жилом отсеке исследовательской станции, Седой выбрался наружу и зажмурился от бьющего в глаза солнечного света. После темноты подземелья даже едва поднявшееся над горизонтом северное солнце казалось ослепительно ярким.
Вытерев выступившие слезы и прикрыв глаза ладонью, Седой осмотрел окрестности. Вокруг простирался все тот же унылый мрачный и холодный пейзаж, который за четверть века на Севере успел ему осточертеть: огромные валуны, голые скалы да изрезанные глубокими трещинами сопки. Хотя до войны суровая северная природа отнюдь не казалась молодому полярнику ни мрачной, ни унылой, а наоборот, вызывала восхищение.
«До войны все было другое. И мы были другими», — грустно отметил Седой.
В последние годы он все чаще задумывался о безвозвратно утерянном прошлом, связывая это с приближением надвигающейся старости. Но на этот раз ностальгические воспоминания оказались недолгими. Увиденное у подножия ближайшей сопки вытеснило из его головы все посторонние мысли. Там тянулись ряды каких-то построек и непонятных сооружений с возвышающейся над ними металлической конструкцией, в которой Седой с трудом опознал стрелу автокрана или экскаватора. Тогда рухнувшая на крышу одной из построек решетчатая мачта прежде, несомненно, была приемо-передающей антенной, достаточно мощной, чтобы поддерживать надежную связь в Большой землей или проходящими северным морским путем грузовыми, а может, и с военными кораблями. От построек в сторону моря вела расчищенная от валунов тропа, скорее, даже дорога, достаточно широкая, чтобы по ней могли беспрепятственно двигаться автомобили, гусеничные вездеходы, да и более тяжелая техника. Удивительно, как он, проработавший в общей сложности несколько лет на новоземельской исследовательской станции, ничего не слышал об этом объекте на севере острова. Ведь строительство явно началось задолго до войны — не иначе, тут приложили руку военные, тщательно скрывавшие ведущиеся здесь работы. Или все-таки слышал?
Бывший полярник напряг память, но погрузиться в воспоминания не успел: из штольни вылетел один из гребцов, нервно подпрыгивающий от возбуждения.
— Седой, скорее! Там Павел очнулся! — глаза парня лихорадочно блестели, а на лице отражалась смесь самых разных и противоречивых чувств от испуга и растерянности до поистине щенячьего восторга.
Нечто подобное наверняка появилось и на лице старого кормщика, когда он услышал последние слова.
— Что значит очнулся? Как?! Он же…
— Так и мы думали: все, ласты склеил! Ночью лежал мертвее мертвого, а сейчас в себя пришел!
— Не может быть!
Больше всего это походило на глупый и жестокий розыгрыш, но гонец явно верил своим словам.
— Отвечаю! Да идемте же! Сами все увидите! — парень схватил кормщика за рукав и потащил обратно в штольню.
Сначала Седой услышал перебивающие друг друга громкие голоса, а затем увидел и фантастическую, совершенно невероятную, как ему казалось еще мгновение назад, картину.
Возле потухшего костра, чуть ли не в золе сидел на коленях Макс и по-детски радостно улыбался. А перед ним в совершенно непринужденной позе развалился Павел и недоуменно, словно он сам не верил в собственное чудесное исцеление, озирался вокруг. Парня осаждали вопросами остальные гребцы, которым не терпелось узнать, как он себя чувствует. Но увидев приближающегося кормщика, они сразу замолчали и обернулись к нему.
— Ты как? — растерянно пробормотал Седой. Ничего другого ему в голову просто не пришло.
Павел пожал плечами:
— Нормально.
И, окончательно добив окружающих, согнул в колене раненую ногу. Седой так и застыл с отвисшей челюстью — в довоенное время должно было пройти, наверное, не меньше месяца, чтобы больной с такой травмой смог сделать нечто подобное.
Неизвестно, сколько бы еще продолжалась эта немая сцена, если бы Ванойта не нарушил общее молчание:
— Нужно уходить. Скорее. Пока еще можно.
Неуместная болтовня старика обычно раздражала Седого, но сейчас он, наоборот, почувствовал облегчение. Сам того не ведая, Ванойта снял с него внезапно навалившийся груз. И не только с него.
