– Ничего интересного. Я его прекрасно помню… – По моему лицу пробежала едва заметная волна гнева. – И вовек не забуду.
– Как знать, как знать, – заговорщицки протянул лесник. – Вы, ребята в погонах, частенько глядите… вроде как и во все глаза, да только ни хрена не видите.
Загребельный на это ничего не ответил, только с раздражением хмыкнул. Я же… Я был наслышан о чудесах наблюдательности и изобретательности, которые творили следопыты из лесничеств, поэтому не стал лезть в бутылку. Ответил, учитывая всю неопределенность момента:
– Ладно, сейчас ночь и предпринять мы все равно ничего не сможем. А утром посмотрим. Утром уж точно что-либо прояснится.
Пожелав Одноглазому легкого дежурства, мы ушли. Как ни занимателен был весь этот разговор, но все же судьба жителей Одинцова, а стало быть, и наша собственная, решалась совсем не здесь. Ну, а такие вещи я обычно не доверяю другим и тем более не пускаю на самотек.
Глава 8
Как и ожидалось, провожатый потащил нас к тому самому трехэтажному особнячку, в котором оборудовал свою резиденцию главный одинцовец. Еще издалека я заметил, что в окнах второго этажа горит свет. Это был совсем не яркий желтый свет электрических лампочек. Мощность дизель-генератора не позволяла транжирить электроэнергию налево и направо, поэтому она шла только для нужд мастерских, убежища и, святое дело – периметра. Так что всем остальным любителям полночных посиделок, включая, естественно, и руководство, приходилось пользоваться древними как мир керосиновыми лампами и самодельными масляными коптилками.
По силуэтам, то и дело мелькавшим за крест-накрест заклеенными оконными стеклами, становилось понятным, что Томас в кабинете не один. Скорее всего, у него сегодня соберется много народу. Цвет одинцовского общества будет решать, как быть дальше. Самые нетерпеливые или те, кому сейчас особо нечем заняться, типа мичуринца Дягилева, уже наверняка там. Разминаются, так сказать, перед битвой умов. Пусть разминаются. Чувствую, дебаты сегодня предстоят долгие и жаркие. Хотя я где-то слышал или читал, что верным, как правило, оказывается то решение, которое рождается в первые пять минут спора. Все остальное – это просто болтовня, переливание из пустого в порожнее. А впрочем, кажется, насчет первых пяти минут говорилось о западных спорщиках или, может, японских. Мозги отечественной сборки могут функционировать совсем по-иному.
Я подумал об этом и понял, что к чему-то клоню. Ах да, конечно, необязательно приходить к самому началу. Все равно, пока народ настроится да раскочегарится… пройдет как минимум полчаса. Плюс пятнадцать минут, которые еще остаются до назначенного часа. Вместе получается сорок пять минут. Целый школьный урок. Потерянное зря время. Потерянное для всех, но не для меня. Я окажусь мудрее, так как знаю, куда его потратить.
Не доходя до штаба метров двадцать, я остановился и придержал посыльного:
– Стой, сынок.
Тот послушно остановился.
– Ты всех уже оповестил? Я имею в виду тех, кого пригласили на собрание.
– Почти. – Парень был горд своей расторопностью. – Только Кальцев остался, но он тут неподалеку. Кликнешь, так через пять минут будет.
– Вот и ступай, позови его. А у меня еще одно небольшое дельце осталось. Выполню его и сразу приду. Дорогу я знаю.
– Ладно, – пожал плечами посыльный. – Я вам сообщение передал, значит, дело свое сделал.
– Это точно. Спасибо за службу. – Я похлопал юношу по плечу, одновременно подталкивая его вперед. – Ну, давай шуруй.
Когда посыльный отошел шагов на десять, стоявший рядом Загребельный поинтересовался:
– А мне-то что делать? Не здесь же торчать, ждать, когда ты нагуляешься.
– Хочешь, пошли со мной, – предложил я.
Мне, естественно, совсем не требовалась компания, только вот я сам сорвал Лешего с дежурства и теперь вроде как за него отвечаю или, вернее, он как бы стал моим напарником.
– А куда мы?
Андрюха сказал «мы», тем самым давая понять, что принял мое предложение.
– В санчасть. Я тут одного человека с того света вытянул. Хочу проверить, как там она… – Я замялся и поправился: – Как он.
– Она? – Леший все же расслышал. – Ты о той девчонке, что у тебя в БТР валялась без чувств.
– Угадал. – Я кивнул и двинулся по тропинке к убежищу. Леший зашагал вслед за мной.
Санчасть располагалась в здании четырнадцатиэтажки, по балконы второго этажа утопленной в глубины рукотворного холма. Чтобы попасть туда, пришлось прошагать половину убежища, его узкие, большую часть суток темные коридоры. Слава богу, сейчас в них горел свет. Лампочки висели через каждые пятнадцать шагов, а нанесенная на стену жирная красная линия служила той путеводной нитью, которая связывала вход в убежище и медицинский блок. Очень разумно. Даже человек, впервые попавший сюда, мог сразу найти дорогу, а значит, получить помощь, доставить раненого или обзавестись медикаментами.
Потратив всего минут десять, мы с Лешим оказались перед обшарпанной, но довольно мощной деревянной дверью, на которой красовался любовно выведенный красный крест, а ниже по трафарету набито слово «Санчасть». Вокруг было необычайно тихо. Возможно, именно эта тишина вернула меня к реальности и напомнила, что сейчас ночь. Кто знает, может, раненые, включая Лизу, уже спят, и наш визит им… вернее, ей, совсем не пойдет на пользу. Однако желание повидаться с девушкой становилось все сильнее и сильнее. Я должен был выяснить ее состояние. Сейчас. Немедленно!
Что со мной происходило? Непонятно. Может, хотелось заступиться за самого себя на суде своей же собственной совести? Ведь жизнь Лизы – это аргумент, весомый аргумент, который можно предъявить, когда другой бесстрастный, рассудительный и беспощадный Максим Ветров спросит: «А что сталось с майором Нестеровым? Почему ты, сволочь такая, оставил его, тяжелораненого, умирать в руинах на окраине города?» А впрочем, нет… не то. Сюда я притащился совсем не из желания обелить себя и замолить грехи. Я сделал это просто потому, что хотел увидеть Лизу, узнать, что ей лучше, что она поправляется. Эта милая, нежная девочка…
– Мы долго будем торчать перед закрытой дверью?! – вдруг прорычал у меня над ухом Леший. – Входим, что ли?
– Ага. – Я мысленно поблагодарил Загребельного за то, что он помог мне побороть нерешительность. – Входим!
Взявшись за ручку, я резко распахнул дверь. В нос тут же ударил сладковатый запах крови, перемешанный с горечью хлорки и медикаментов. Санчасть вовсе не выглядела погруженной в сон. Свет горел повсюду, только разной интенсивности. В прихожей, где мы сейчас стояли, это была лампочка сороковатка, ну а там, дальше, в комнатах… то есть в палатах, бывших когда-то жилыми комнатами, в них пылали сотки. Особенно ярко было освещено первое, самое ближнее помещение.
Именно из него и выглянула молодая женщина в белой косынке и, язык не поворачивался сказать, белом медицинском халате. Бросив на нас быстрый взгляд, она облегченно выдохнула:
