– Фух, а я-то думала, что новых раненых принесли. – После этого своеобразного приветствия женщина повернула лицо внутрь помещения и сказала кому-то невидимому: – Доктор, это какие-то военные. Целые и вроде бы невредимые.
Женщина потеряла к нам всякий интерес и тут же юркнула назад. Судя по ее обращению «доктор», я понял, что перед нами медсестра, а врач, должно быть, чем-то занят, раз сам не сподобился подойти к двери. Ну что ж, раз так, то подойдем мы.
Я кивнул Лешему и двинулся вперед. До двери, из которой выглядывала женщина, было всего шагов пять. Оно и понятно, мы же не в каком-нибудь там госпитале, мы в обычной жилой квартире. Небольшие, плохо вентилируемые помещения с великолепной акустикой. Именно благодаря ей я и начал догадываться, какое зрелище ждет нас внутри. Негромкие голоса, приглушенный стон, бряцание инструментов. Операционная. Конечно, операционная.
Только я об этом подумал, как навстречу выскочил взлохмаченный мужик в забрызганном кровью халате и с большим эмалированным ведром в руке. Он не ожидал обнаружить нас так близко, поэтому отшатнулся назад, словно от нечистой силы.
– Виктор Ильич, ты ведро-то чем-нибудь прикрой, – послышался голос из операционной. – Нечего лишний раз народ пугать.
Когда людям что-либо запрещают, они подсознательно стараются это сделать. Вот и сейчас врач, а в том, что голос говорившего принадлежал именно врачу, не было ни малейшего сомнения, так вот, врач как бы предостерегал, запрещал постороннему глазу пялиться в ведро. И, конечно же, я и Леший тут же дружно сунули туда свои любопытные носы. Надо сказать, зря мы это сделали. Не знаю, как там Андрюха, но лично я об этом очень даже пожалел. Вид ампутированных человеческих конечностей, плавающих в кровавой пене, заставит содрогнуться кого угодно, даже бывалого солдата, за время войны повидавшего многое, очень многое.
С трудом проглотив тошнотворный комок, который подкатил к горлу, я оторвал взгляд от ведра и попытался сосредоточиться на лице того самого Виктора Ильича. Мужичонка виновато пожал плечами, постарался спрятать ведро за спину и суетливо затрещал:
– Вам доктора, наверное? Доктор там. Он скоро освободится. А мне бы пройти. Мне вынести надо, прибраться, а то работы у нас было море. Только-только закончили.
Тараторя свою скороговорку, санитар начал бочком-бочком просачиваться мимо нас.
– Понятное дело. – Мы с Лешим посторонились.
– Спасибочки вам огромное, – пискнул мужичонка, накрыл ведро валявшейся у входа тряпкой и беззвучно выскользнул за дверь.
Мы проводили его взглядами и переглянулись. Там, снаружи, все это выглядело совершенно по-другому. Страдания, кровь, смерть являлись лишь крошечной частичкой бешеного, сумасшедшего водоворота, именуемого боем. Там нет времени думать о себе и чувствовать боль. Там ты винтик огромной военной машины и в то же время сверхсущество, которому даровано право миловать или карать. Это все там, наверху. Ну, а здесь, в этих затхлых крысиных норах… здесь ты уже никто, ты просто кусок мяса, твоего мнения никто и никогда не спросит. Здесь полноправно правит бог в белом, измазанном кровью халате.
Бог этот зашивал разорванную руку какого-то мужика. Когда я сунул голову внутрь операционной, он поглядел на меня и бросил:
– Вы ко мне? Подождите немного. Я уже заканчиваю. – Затем указал взглядом в глубь своих владений: – Дальше еще помещения. Пройдите. Нечего тут торчать.
Я прекрасно помнил, что времени у нас в обрез, да и притопали мы сюда совсем не для задушевной беседы со светилом местной медицины. Именно поэтому не двинулся с места.
– Снайпера нашего ищем, Лизу Орлову. Как дела у нее? Повидать бы.
– А-а-а… – многозначительно протянул доктор. – Вот вы к кому. – В его голосе послышалось облегчение человека, у которого наконец-то появится возможность отдохнуть. – Оживает потихоньку. Там… дверь направо, комната номер пять.
– Спасибо, – я благодарно кивнул и, не желая больше надоедать врачу, двинулся в глубь его владений.
Комната номер пять отыскалась довольно быстро. Она оказалась во второй, соседней, квартире, в которую мы попали через аккуратно пробитый, укрепленный куском толстого швеллера пролом в стене. В отличие от первой квартиры, все комнаты здесь сохранили свои двери. И это был явный признак того, что внутри находятся люди.
Сколько больных может уместиться в одной жилой комнате обычной российской квартиры? Человек пять-шесть, не больше. В палате номер пять их оказалось двенадцать. Люди лежали на полу сплошным живым ковром, и ковер этот был густо измаран красно-бурыми пятнами. Бинты, одежда, матрацы, лица – все помечено кровью.
– Да уж, «веселая» сегодня вышла прогулка, – прошипел у меня за спиной Леший.
Я не ответил. Чего попусту толочь воду в ступе. Мы ведь уже знали, что потери нешуточные. Ранеными и убитыми – до двухсот человек. Просто цифры, они скупы и бездушны. А всю реальность, будь она проклята, начинаешь осознавать, только напрямую прикоснувшись к боли и страданиям людей.
В углу палаты горела одна маленькая лампочка, на которой красовался самопальный абажур, сделанный из куска фольги. Без света раненых оставлять никак нельзя, и тусклый ночник тут как раз то, что надо. Горит себе в уголке и спать никому не мешает. Правда, в палате никто не спал. Боль от совсем еще свежих ран, горечь потерь, страх не давали людям покоя. Одни ворочались. Какая-то женщина стонала. Одна из женщин тихо плакала. Несколько мужиков наперебой крыли по матери то дерьмовое начальство, которое сдуру надумало покинуть такое безопасное и надежное убежище.
Положа руку на сердце, я ожидал увидеть и услышать что-либо подобное, а поэтому подобающим образом настроился. У меня сейчас не было времени утешать страждущих и собачиться с недовольными. Я пришел сюда только для того, чтобы увидеть Лизу.
Девушка лежала недалеко от входа. Она оказалась единственным человеком в комнате, на котором не было бинтов, и это как-то сразу успокаивало. Как говорится, все познается в сравнении. А если сравнивать Лизу со всеми остальными израненными и окровавленными пациентами, то казалась она почти здоровой. Почти… вот то-то и оно, что почти. Когда я нагнулся над девушкой, то увидел, что лицо у нее неестественно бледное, а вокруг закрытых глаз синие круги, что дышит она часто и в основном ртом. Я протянул руку и коснулся ее лба. Холодный и влажный. От этого прикосновения Лиза вздрогнула и открыла глаза.
– Максим, – прошептала она.
Лиза назвала меня просто по имени, без отчества, и, черт побери, мне это было приятно.
– Привет, малышка. Ну, как ты? – Я не убрал руку, а, наоборот, продлил движение и погладил ее по голове, ласково так погладил, словно маленького ребенка.
– Лучше уже, только слабость и тошнит постоянно, – созналась моя подопечная.
– Ты уж держись, постарайся, – почти приказал я. – Доктор говорит, что все будет хорошо, ты идешь на поправку.
– Мне сказали, что это ты меня спас, вытащил, – Лиза пристально поглядела мне в глаза. – А другие? Наши ребята, что были там, в подвале? Их ведь здесь нет.
