«Веришь ли ты в Бога?»
«Да, мама».
«Веришь ли ты, что мы не должны страшиться тьмы, ибо Он освещает нам путь?»
«Да, мама».
«Веришь ли ты в обетование Царствия Небесного?»
«Да, мама».
«И я верю. Теперь спи, детка».
Человек сверху затих. Он кончил свое дело молча, глубоким внутренним ударом, от которого едва не рухнула ее решимость не поддаваться боли. Слезы текли у нее по щекам, губу она прикусила, но не стала для него петь.
— Мама?
Голос ребенка, но не Робин.
Рука человека потянулась к ножу. Он слез с Ларк. Она подняла голову — заныли окостеневшие мышцы шеи — и увидела стоящую в дверях мать.
Фейз держалась обеими руками за низ живота. Лицо ее наполовину было в тени, на другой половине блестел пот.
— Мама? — сказал детский испуганный голос. — Мама, мне надо полить цветочки!
Так всегда говорила Робин. И Ларк знала, что так в раннем детстве обращалась ее мать к бабушке.
— Мамочка, быстрее! — взмолился ребенок в дверях.
Ларк услышала, как смеется этот человек — будто медленный звук молотка, заколачивающего гвозди в гроб, будто гулкий кашель щенка, которого душат глисты. Она едва не повернулась и не ударила его — едва. Но успела смирить ярость, решив, что постарается как можно дольше сохранить жизнь себе и матери.
— Впервые вижу вот такое, — сказал он. — Всенепременно посади ее на горшок!
Фейз дала себя отвести. Отвести, посадить, вытереть. Ларк поняла, что запавшие тускло-синие глаза матери теперь видят только то, что она хочет ими видеть, и если это сцены почти тридцатилетней давности на английской ферме, то так тому и быть. Фейз никак не реагировала на присутствие этого человека, даже когда Ларк снова оделась, и он велел ей принести котелок воды и пару ножниц, потому что хочет побриться. Даже когда он сделал последнее движение бритвой, и от дьявольской бороды не осталось и следа, и он надел пару чулок ее отца, его коричневые панталоны, серую рубашку и бежевый сюртук с залатанными локтями. Когда ботинки были сняты с трупа и оказались на ногах этого человека, Фейз спросила у Ларк, поедут ли они сегодня в город к какой-то миссис Джейнпенни.
— Ты же помнишь, мама! — сказала Фейз, обходя кровь и тела в кухне, как проходит дитя через погибающий от вредителей сад. — За кружевами!
Человек уже надел свою треуголку и взял мешок с пистолетом. Отгоняя рукой мух — слетевшихся, как он и предсказывал, — он велел:
— Пойдем в сарай, поможешь мне лошадей запрячь.
Припекало полуденное солнце, но воздух был прохладен. Только ниточки облаков висели в небе.
В сарае Ларк пошла снимать упряжь с крюка, Фейз села на землю снаружи и принялась играть с палочками. Человек вывел одну лошадь из стойла и стал надевать на нее упряжь, когда Фейз сказала оживленно:
— Мамочка, кто-то к нам идет!
Тут же человек приказал:
— Заведи ее в сарай. Быстро!
— Мама! — обратилась к ней Ларк, но женщина смотрела на нее, не понимая. — Фейз, — поправилась она, чувствуя во рту горечь золы. — Быстро заходи сюда!
Мама, как послушное дитя, встала и вошла в сарай. Человек бросился к дырке от сучка на той стороне, где дорога, выглянул, развернулся к мешку, вытащил подзорную трубу, раздвинул ее на всю длину и приложил к отверстию. Ларк поняла, что приближающийся гость еще далеко. Было тихо, только Фейз, держа Ларк за руку, ковыряла солому носком ботинка.
— Потрясающе! — хмыкнул человек с подзорной трубой. — Еще и индейца-проводника себе нашел.
Он опустил трубу, закрыл ее и повернулся к мешку. Постоял, потирая голый подбородок, глядя холодными глазами то на женщину, то на девушку, то на фургон. Потом подошел к стоящему у стены топору, взял его в руки — и у Ларк пресеклось дыхание.
Человек перерубил у одного колеса две спицы, потом быстрыми и мощными ударами стал разбивать колесо, пока не превратил его в щепы. Фургон осел.
Человек отбросил топор, полез в мешок, достал оттуда какие-то два предмета и протянул их Ларк.
— Вот, возьми, — сказал он. С некоторым нетерпением.
Ларк взяла золотые монеты, и как только Фейз их увидела, тут же потянулась к ним с восхищенным курлыканьем.
— Этого молодого человека зовут Мэтью Корбетт, — сказал человек, и Ларк заметила у него на выбритой губе бисеринки пота. — Ты ему это отдашь. И скажи ему, что мы квиты — во всяком случае, по-моему. Скажи, чтобы возвращался домой. — Он шагнул к задней стене сарая, выбил ногами несколько досок, чтобы можно было выйти в сад за сараем. — Но скажи ему, — добавил он, проделав себе выход, — что если ищет смерти, я ему охотно ее подарю.
Он взял в руку треуголку и нагнулся.
— Вы не… вы не убьете нас? — спросила Ларк. Мать играла монетками, зажав их между ладонями.
Человек остановился и посмотрел на нее с легкой улыбкой, в которой равно смешались презрение и издевка, а жалости не было даже с мушиный хвост.
— Милая моя Ларк, — ответил он, — я вас уже убил.
С этими словами он протиснулся плечами в отверстие и скрылся.
Часть четвертая
В КРАЮ ГРЕМУЧИХ ЗМЕЙ
Глава двадцать первая
Выслушав рассказ Ларк, Мэтью еще раз зашел в залитую кровью кухню — не для того, чтобы снова испытать крепость своего желудка, а чтобы убедиться: это мерзкое, невозможное зрелище — необратимая правда.
Сцена бойни осталась прежней. Рука Мэтью опять взметнулась ко рту, но чисто рефлекторно: он не отдал ни завтрака из корней рогоза, ни обеда из вяленого мяса и горсти ягод. То ли он закалился, то ли еда стала слишком драгоценной, чтобы зря ее выбрасывать. Скорее последнее, подумал Мэтью, потому что не хотелось ему быть настолько закаленным, чтобы смотреть на такое без тошноты.
Он обошел кругом кухню, стараясь не наступать на кровь, а рядом с Питером Линдси — на мозги, выбитые из затылка. Он высматривал подробности, а солнце из окна освещало запекшуюся кровь и деловито жужжащих и снующих в воздухе мух.
На трупе мужчины нет ботинок. Старые ботинки, снятые вчера с преподобного Бертона, лежали на полу. Неужто Слотер не мог просто попросить эту вшивую пару ботинок? Да будь он проклят, этот человек!
Спокойнее, спокойнее, сказал он себе. Смысла нет выходить из себя.
Мэтью малость трясло, взять себя в руки потребовало усилий. Слотер не был бы Слотером, если бы просил то, что хочет. У Слотера способ другой — убить и взять, в любой последовательности. Как бы бессмысленно это ни казалось Мэтью, но для убийцы в этом смысл, очевидно, был. Или нет? Мэтью подумал, что Слотер — это другая порода. Человек, которому поперек горла, если кто-то рядом с ним дышит, который ненавидит людей так, что тень их не выносит. Но убивать детей…
