Моя маленькая девочка мертва, подумала она. Мертва и покинула меня, давным-давно.
Слезы почти ослепили ее, но она достаточно хорошо видела, чтобы понять, что ее маленькая девочка не страдала так, как та, которая лежала сейчас на руках латиноамериканки. Ее маленькую девочку положили покоиться в тени дерева на вершине холма; эта должна лежать в холодном сыром подвале в городе мертвых.
Латиноамериканка подняла голову и поглядела на Сестру Ужас залитыми слезами глазами. Она смигнула и медленно потянулась сквозь льющуюся сверху воду, чтобы коснуться Сестры Ужас; слезинка на секунду задержалась на кончике ее пальца, прежде чем упасть.
— Дайте ее мне, — прошептала Сестра Ужас. — Я приму ее.
Латиноамериканка снова взглянула и задержала взгляд на трупике, потом из ее глаз хлынули слезы и смешались с черным дождем, текущим по ее лицу; она поцеловало личико мертвого дитя, на момент прижала ее к себе, а затем передала трупик Сестре Ужас.
Она приняла тельце так, будто принимала дар, и стала подниматься.
Но латиноамериканка опять потянулась рукой и коснулась раны в форме распятия на шее Сестры Ужас. Она изумленно произнесла:
— Бендито. Муй бендито.
Сестра Ужас встала, а латиноамериканка медленно отползла от воды и легла на пол, съежившись и дрожа.
Джек Томашек взял трупик у Сестры Ужас и пошел во тьму.
Бет сказала:
— Не знаю, как, но вы это сделали.
Она нагнулась, чтобы дать латиноамериканке бутылку с имбирным пивом; она взяла ее у Бет и допила до конца.
— Боже мой, — сказал Арти Виско, стоявший позади нее. — Я только что понял… Я даже не знаю вашего имени.
— Имя… Какое? — удивилась она.
Какое у меня имя? Откуда я появилась? Где то тенистое дерево, которое приютило мою маленькую девочку? Ни один ответ не пришел к ней.
— Можете меня звать…
Она заколебалась. Я же старьевщица, подумала она. Я никто, я всего лишь старьевщица без имени, и я не знаю, куда иду, хотя, во всяком случае, я знаю, как попала сюда.
— Сестра, — ответила она. — Зовите меня… Сестра.
И до нее дошел внутренний крик: я больше не безумная.
— Сестра, — повторил Арти.
Он произнес это как «Систа».
— Не так уж и много для имени, но думаю, что оно подходит. Рад познакомиться с вами, Сестра.
Она кивнула, смутные воспоминания все еще крутились. Боль от того, что она вспомнила, еще не ушла и останется, но это случилось очень давно и со слабой и беспомощной женщиной.
— Что будем делать? — спросила ее Бет. — Не можем же мы просто оставаться здесь, а?
— Нет. Не можем. Завтра я и Арти собираемся пройти через Голландский туннель, если он не поврежден. Мы идем на запад. Если вы трое хотите идти с нами, приглашаем.
— Оставить Нью-Йорк? А что, если…
Там ничего нет? Что, если все пропало?
— Будет нелегко, — твердо сказала Сестра. — Будет чертовски трудно и чертовски опасно. Не знаю, как будет с погодой, но все же нам надо сделать первый шаг, ибо это единственный способ, какой я знаю, чтобы попасть куда-либо. Правильно?
— Правильно, — эхом ответил Арти. — У вас хорошая обувь, Бет. Она выдержит долгую дорогу.
Нам придется далеко идти, рассудила Сестра. Очень далеко, и лишь Богу известно, что мы там найдем. Или что встретит нас.
— Хорошо, — решила Бет. — Ладно, я с вами.
Она опять погасила зажигалку, чтобы беречь бензин.
На этот раз ей показалось, что вокруг не так уж и темно.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
СТРАНА МЕРТВЫХ
ГЛАВА 19
САМАЯ БОЛЬШАЯ ГРОБНИЦА МИРА
Человек с окровавленными лоскутьями рубашки, намотанными на обрубок правой руки, осторожно продвигался по иссеченному глубокими трещинами коридору. Он боялся, что упадет и обрубок начнет кровоточить, много часов из него капала кровь, пока наконец не свернулась. Он ослаб, в голове у него мутилось, но он заставлял себя идти, потому что хотел увидеть все сам. Сердце колотилось, в ушах стоял шум крови. Но что больше всего отвлекало его внимание, так это зуд между большим и указательным пальцами правой руки, которой уже не было. Зуд в руке, которой нет, сводил его с ума.
Рядом с ним следовал одноглазый горбун, а перед ним, с фонарем, разведывая дорогу, шел мальчик в разбитых очках. В левой руке мальчик сжимал мясной топорик, острие которого было испачкано в крови полковника Джимбо Маклина.
Роланд Кронингер остановился, луч фонарика прошивал смутный воздух перед ним.
— Это тут, — сказал «Медвежонок». — Вот тут, Видите? Я говорил вам, правда? Я говорил вам!
Маклин прошел несколько шагов вперед и взял фонарик у Роланда. Он пошарил им по преграде из валунов и плит, которые совершенно перекрыли коридор впереди них, отыскивая трещину, слабое место, дырку, куда можно бы вставить рычаг, что угодно. Но и крысе не проскочить бы внутрь.
— Господь нам поможет, — спокойно сказал Маклин.
— Я же говорил! Видите? Разве я не говорил вам? — бормотал «Медвежонок».
Обнаруженная преграда отняла у него остатки воли, которые еще двигали им.
За этой каменной преградой находился склад с неприкосновенным запасом пищи и воды и помещение с оборудованием. Они были отрезаны от всего — фонарей и батареек, туалетной бумаги, сигнальных ракет, от всего.
— Нас нае…
— Ли, — хихикнул «Медвежонок». — Как нас нае… Ли!
Пыль оседала в луче фонарика. Маклин посветил вверх и увидел рваные щели, раздирающие потолок. Значительная часть коридора могла еще обрушиться. Кабели и провода оборвались, а стальные опорные балки, предназначением которых было сохранить Земляной Дом при ядерном нападении, были начисто срезаны. «Медвежонок» смеялся вперемешку со всхлипами, и поскольку Маклин осознал всю глубину катастрофы, он больше не мог вынести свидетельства человеческой слабости; он оскалился, лицо его перекосило от злобы, и повернувшись, ударил «Медвежонка» по лицу зудящей правой рукой.
Но правой руки у него не было, и он отдернул руку назад. Боль была оглушающая и страшная, и сквозь тряпки закапала кровь.
Маклин убаюкивал свою искалеченную руку на груди, плотно зажмурив глаза. Он чувствовал себя отвратительно, вот-вот его вырвет или он обосрется. Дисциплина и контроль! — думал он. Возьми себя в руки, солдат! Возьми себя в руки, мать твою!..
Когда я открою глаза, — сказал он себе, — каменный завал исчезнет. Мы сможем пройти прямо по коридору, где лежит пища. У нас будет все, что надо. Пожалуйста, Боже… Пожалуйста, сделай, чтобы все было как надо.
Он открыл глаза.
