— Ты лучше меня знаешь, насколько мне нужна была информация о взломщике! — сказал хирург. Он побледнел и опирался на свою жену и спинку стула, чтобы поддерживать равновесие. — И если бы я хотел его убить, то просто пристрелил или выгнал бы на холод без верхней одежды. Так было бы проще, не тратя сил и патронов, чем тащить его куда-то, душить, потом подвешивать и все такое.
Густав прищурился и показал на хирурга пальцем:
— Тогда получилось бы, что Иван прав. У меня возникли бы сомнения.
— А сейчас, что ли, не возникли?!
— Ну да…
— В чем тогда мой коварный замысел? Чем я улучшил себе жизнь?
— Ничем. Забудь. Мы будем его снимать?
— Да. Но после я немного покопаюсь у него в голове и посплю часа два. Вернее, наоборот — отосплюсь и покопаюсь. Черт, все мысли путаются. Тебя это устроит, детектив? — спросил хирург.
— Конечно.
Странник достал свой нож и взобрался на стол. Спустя минуту Иван рухнул вниз, как переспелая груша.
Глава 19
Ветер дул с восточной стороны, но два корабля, стоявшие носом друг к другу, закрывали от него трех человек. Эти трое пришли сюда по печальному поводу. Тело Ивана, замотанное в простыни и черные мусорные мешки, мерзко трепетавшие на ветру, лежало в стороне.
Ира в двух куртках, бирюзовых штанах и шерстяной юбке, в перчатках и меховой шапке, со скрещенными на груди руками стояла возле Кира и Густава. Эти двое усердно рыли могилу.
Из корабля хирурга тянулся провод, отходивший от двух мощных тепловых оранжевых вентиляторов, поставлявших горячий воздух на место, которое выбрал Кир для могилы. Без них мерзлую землю пришлось бы бить ломами и прочими подручными средствами, что совершенно некстати отняло бы много сил.
Сейчас они находились примерно в двух километрах от дома хирурга, ближе к центру Воронежа, в одном из затерянных дворов-колодцев. Их со всех сторон окружали старые дома грязно-коричневого цвета. Домам была уйма лет, как понимал Густав. Маленький островок тишины и забвения. Тут ничего не менялось не то что с момента Большого Взрыва, а гораздо, гораздо раньше, и приход Легиона совсем не затронул этого унылого места.
«Историческая часть города, — как сказал бы отец Густава. — Смотри, сынок, и запоминай. В любом случае пригодится, это наше прошлое».
Странник мельком отметил ажурные водостоки, дутые металлические решетки балконов. Тех, что остались и не обвалились, насчитывалось мало, основная часть лежала под окнами вперемешку с битым кирпичом и бетоном.
На стене одного из домов даже красовалась квадратная табличка, вся в размытых пятнах ржавчины, что не мешало ясно считать цифру 16. А вот название улицы разобрать уже было нельзя.
Когда-то здесь жили те, кто считал этот город своим настоящим домом. Дети играли во дворе, катались с горки, построенной в виде игрушечной ракеты, прятались в нишах деревянного замка. Кормили общую любимицу, бродячую собаку Дину, и шли домой, когда мамы звали их обедать, чтобы потом снова выйти во двор, прижимая к груди заветный бутерброд с колбасой, которым можно поделиться со своими друзьями. Или съесть его тайком еще в подъезде.
Но уже долгие годы здесь не было никого. Ракета покосилась, замок сгнил, а те, кто гладил и любил собаку Дину, растворились в бурлящем чреве чистильщика вместе с самой беременной Диной, которая истошно верещала, наблюдая, как рассыпается в пыль ее надутый живот и как оттуда буквально высасывает ее еще лысых и слепых щенят.
Несмотря на тепловые вентиляторы, копать было нелегко. Насыщенный оранжевый цвет создавал иллюзию того, что греют вентиляторы будь здоров, но лопата с трудом вонзалась в твердую землю, и, пускай начали они одновременно, Густав все время опережал хирурга, все еще не отошедшего от погружения в аорту.
Хоть небо и выглядело совсем уныло, словно по нему размазали сероватый молочный субстрат, произведенный из давно слежавшегося порошка, странник не ощущал себя подавленным или угнетенным. Стыдно было признавать, но жизнь в снегу, как он ее про себя называл, нравилась ему все больше и больше. Здесь было тихо и спокойно, и даже как-то сказочно.
Он уже не относился к снегу как к непреодолимой преграде. А сосульки на крышах домов не казались ледяными щупальцами, стремящимися влезть ему в задницу и убить медленным, мучительным способом. Метель или падающий снег вообще были прекрасны, гораздо лучше дождя, к которому странник испытывал некую слабость, как ребенок к одеялу и подушке — спасению от ночных кошмаров и завывания ветра за окном.
Конечно, проживай странник этот период в корабле или, еще того хуже, пустом доме, ему бы все виделось в абсолютно иных тонах, не пасторальных. Но те условия, которые обеспечил ему хирург, были, пожалуй, идеальными.
Уже не раз и не два подумывал странник о том, чтобы тоже подыскать себе подобное местечко. Обустроить его, сделать комфортным и уютным, наставить везде солнечных батарей, окружить забором и прочными дверьми и зажить спокойно. Без суеты. Без лишних телодвижений.
Но он понимал и то, что эти мысли — иллюзия, мимолетная слабость. Что, отдохнув от самого себя месяц-два, он опять захочет в дорогу. Снова будет мечтать о колесах, пожирающих новые, не изведанные ими трассы. Мечтать о пустых городах с их опасностями и неожиданными, приятными сюрпризами. Даже безголовые муты, к коим он всегда относился с отвращением, принесут больше радости, чем удобная кровать в теплом углу.
И еще. По-прежнему оставалось подозрение, что все эти сокровенные мысли происходили не только из сокровенных желаний Густава.
Он со злостью вонзил лопату в землю и выбросил наружу новую порцию чернозема.
Всю выкопанную землю они набрасывали в одну кучу, перед кораблем странника, так как у него был ковш, которым можно потом зарыть Ивана, нанеся последние штрихи вручную.
— Сколько еще копать? — спросил Густав у Кира. Они стояли в яме в полный рост, и если немного согнуть колени, то макушка странника становилась вровень с поверхностью, а роста он был чуть меньшего, чем хирург.
— Да все, хватит, наверное. Так его точно никто не выкопает и не съест. — Кирилл огляделся и откинул лопату, упершись руками в края могилы. Он тяжко дышал, и синие тени, залегшие под его глазами, вовсе не являлись игрой света в этот пасмурный день.
После небольшой передышки они выбрались из могилы и направились к Ивану.
— Ты за ноги, я за плечи, — сказал хирург.
Густав, послушавшись, взялся за ноги, ощутив под тканью и полиэтиленом грубые, тяжелые ботинки бывшего лидера. Для верности он также уцепился за бечевку, удерживавшую эти самые ноги вместе, и они медленно, потому что неудобно и скользко, а не потому, что печально и грустно, понесли Ивана к могиле.
— На раз-два-три. — Кир снова взял на себя роль управляющего похоронной процессией.
На «три» тело полетело вниз и с каменным глухим стуком ударилось о неровное дно. Ира отвернулась и уткнулась в плечо хирурга. Густав поморщился, но иного плеча, кроме своего, не имелось, поэтому страннику пришлось самому переваривать внутри себя это несоответствие — смерть и жизнь.
