К вершине они пришли почти разом. Вместе подошли к груде камней, рыже-серой от множества табличек и нашлепок. Венчал нашлепки паршивеющий от пустынного загара, лобастый бюст. Володя присел возле него, прячась за камнями от ветра. А она, мучительно выдавливая слова сквозь хрип задыхающихся легких, сказала: «Так правда. Здесь он. Сволочь».
— Что… ты что? — прохрипел он из-под капюшона.
— Он, — она ткнула в бюст.
— Его… в семьдесят втором приволокли… комсомольцы… о, херня, — он расстегнул куртку, полез за пазуху. Выудил черный пластиковый футлярчик. — Ты меня сфоткаешь?
— С ним?
Он кивнул. Она взяла футлярчик, отошла на три шага, повернулась. Володя снял капюшон и поднял маску, сдвинул на лоб очки. Лицо у него было синюшно-белым, губы полопались, на подбородке засохла кровь. Он попытался улыбнуться — не смог, только на губе выступила красная капелька, тут же ссохшаяся. Герой. Она ухмыльнулась, — перед уходом она, как местные женщины, густо смазала щеки, губы и шею смешанным с пеплом бараньим жиром и потому могла улыбаться безнаказанно. Никакой радости на его лице видно не было, только облегчение. Конечно, радость придет потом, когда он спустится целый и придет к своим, и все узнают, что дошел. И сам поймет, — дошел, и целый при том. Герой. А ее поташнивало, мысли ворочались вяло, как мухи в патоке, но — она радовалась. Радовалось не измученное тело, освобожденное от ноши, а сама она, Есуй, радовалась тому, что сделано, завершено, и есть в этом смысл и цель, кроме насилия над мышцами и легкими. И цель эта почти достигнута. Осталась малость. Она нажала на кнопку. И еще раз.
— Спасибо, — он торопливо натянул маску, накинул капюшон. — Теперь тебя?
— Не с ним, — ответила она и вытянула из рюкзачка круглую коробку, похожую на жестянку для кинолент. — Уйди. Ну… считаю. До трех.
— Ты рехнулась?
— Угу, — она повернула колесико, отмеряя время, и выдернула чеку.
Они спустились метров на десять, повалились в мягкий сугроб, придавив друг друга. Гора вздрогнула, как человек. Взрыв не услышали, — зазвенело в ушах, во всем теле, будто дернули за каждый нерв. Поднявшись, увидели, — не осталось ни бюста, ни табличек, исчезла сама груда, а воронку ветер уже заметал снежной пылью. Они подошли, заглянули за гребень, — стронутый взрывом обвал еще жил, волоча исполинский снежнопыльный хвост, скакал вниз, срывал снег и лед, набухал. Вырвался на ледник внизу, растекся и замер, обессилев.
— Теперь — давай, — приказала она, и Володя, скрючившись, щелкал и щелкал ее на чистой, без рыжего чугуна, без табличек, девственно чистой вершине.
Внизу, в лагере, ее ждал Сапар. Оттуда видели лавину, и когда заметили в бинокли спускающихся, на Верхнюю поляну явилось с полсотни человек — и альпинисты, и лагерный врач, и Сапар со свитой и лошадьми. Есуй разозлилась, увидев их. На спуске Володя споткнулся и упал, прокатился по склону метров двести. Ничего себе не сломал и смог встать на ноги, но держали они его плохо. Есуй волочила его за собой на веревке, поддерживала, спускала на крутых участках, и когда они спустились на тропу, хотелось ей только одного — лечь и закрыть глаза. А сейчас впереди были люди, которые увидят ее, едва волочащую ноги, с лицом, перемазанным бараньим жиром.
Они все стояли и ждали. Никто не кинулся навстречу, не предложил помочь, не спросил: «Как ты? » Уже за ее спиной бросились — к Володе, споткнувшемуся и не устоявшему на ногах. Бросились свои, Леха и Витя. А она прошла сквозь коридор лиц: чужих, насмешливых, заинтересованных, испуганных, — а в конце коридора ее ждал Сапар. верхом. Он махнул камчой, — и из-за его спины вывели ее белую кобылу. Оседланную. Вокруг сидели и стояли его люди. Родня, вассалы, слуги. Смотрели на нее, только что спустившуюся с семикилометровой горы. Есуй подумала, что шла она именно за этим. Не за многочасовой болью, и не за истуканом на вершине, и лавиной, которая смела его, а за этими взглядами и молчаливым ожиданием.
Она шагнула к ближайшему человеку с винтовкой за плечами и выдернула у него из-за пояса нож. Человек испуганно отшатнулся. Есуй чиркнула лезвием по ботинку — одному, второму. Сбросила их — огромные неуклюжие пластиковые «Скарпы», сработанные, чтобы держать кованую сталь кошек, — вместе с бахилами. Одним движением взрезала обвязку и рюкзачные лямки и, сбросив их, вспрыгнула в седло, едва коснувшись ногой стремени.
— Хой! — крикнул Сапар.
И сразу «Хой! Хой! Хой!» — разноголосо заорали все вокруг, заулюлюкали, принялись палить в воздух. Под крики и пальбу двинулись вниз, в лагерь. Впереди всех — Сапар, и рядом с ним, на белой кобылице, его сокровище — его Есуй.
Внизу, в лагере, слезть сама она бы уже не смогла. Но тут Сапар уже был рядом, подхватил, помог, а через десять минут ее, разомлевшую до беспамятства, уже мыли, терли и мяли в горячей воде две толстые проворные киргизки из бывшей Алтановой обслуги, торопящейся угодить новым хозяевам.
Равновесие нарушилось. Сапар стал сильным. Хоть многое он уступил, но все же стал слишком сильным. И все вокруг понимали это, и понимал сам Сапар. И потому боялся. Чтобы выжить самим, остальные объединятся, не дожидаясь, когда Сапар нападет. Владея лагерем и Дароот-Коргоном, получив доступ к средствам Алтан-бия, найдя его тайные склады и приняв его дела, — а партнеры Алтан-бия оказались совсем не против вести дела с его преемником, подтвердившим все прежние договоры, — Сапар стал гораздо богаче и опаснее любого из остальных алайских биев. Победа Насрулло и Сапара в разделе Алтанова наследства была минутной. Хитрый и расчетливый Бекболот поутру предложил Сапару план бескровной и быстрой расправы над Усун-бием, на чьей земле стоял Карамык. Усун-бий держался на роте киргизского спецназа, которую кормил, и на связях с начальством, это роту приславшим. У Бекболота были с этим начальством свои связи. Он прозрачно намекнул, что перемен это начальство замечать не склонно, особенно если платить ему больше. Сапар с планом согласился, сердечно распрощался с Бекболотом, щедро его одарил. Он знал: Бекболот уже успел переговорить с Насрулло-бием и предложить ему блестящий план раздела его, Сапара, земель и людей. Сапар понимал — нужно действовать, пока еще есть время. Но как? Он не знал. Собрать людей, ударить на Насрулло, на Усуна? И ждать неизбежного выстрела в спину от своих же? Каждый день войны был днем разорения, и никакой власти недостало бы, чтобы длить ее. Раздать больше — значит, признаться в трусости. Оставить все так, как есть, и ждать, когда нападут?
Сапар думал и шипел в ярости. Клял себя и Есуй. Чужая, страшная женщина, затянувшая его в ловушку. Обманувшая. И вот теперь он — хозяин Дароот-Коргона. В его руках — северные ворота Алая. И лагерь. И деньги, на которые содержал своих наемников Алтан-бий. Никогда еще так не уважали Сапара и не боялись с тех пор, как появилась Есуй. Проклятая, страшная ведьма.
Когда позвонили из лагеря и сказали, что Есуй пошла на гору, да на Белую Кость, Сапар приказал охране собираться и скакать в лагерь.
Вечером Есуй заснула прямо в ванной, а когда проснулась поутру в своей постели, заботливо вытертая, одетая в чистую сорочку, укрытая шкурами, — увидела у своей постели угрюмого, опухшего от злости и бессонницы Сапара. И тут же, приподнявшись, ни слова не сказав, обняла его, потянула к себе — пропахшего лошадьми, и кумысом, и тлеющим навозом. Он, не ожидавший, послушно повалился на кровать, принялся барахтаться, отбиваться, но она уже оплела его ногами, обняла и больно, до крови укусила за мочку.
