— Говори по-русски, Семен. Мне тяжело тебя слушать.
— Хлопче, хлопче. Злой на меня. Шавера я подстрелил. А шо робыты? Ты ж не розумиеш, во шо тут гульня. Знаешь, зачем Ибрагиму атомная бомба? Он же власти хочет. Его прапрапрадеды всей Ферганой володарили. Я думал, — продать хочет. Тут довгие баксы, надта довгие. А вин жа хоча не денег — власти. Он же на Сарез атомную бомбу тащить собрався!
— Куда?
— На Сарез. Да, на возера. Ту знаешь, там озеро огромное, гора сто лет назад обвалилася, завал в километр с гаком высотой. Ибрагим там заряд хочет поставить.
— Зачем?
— Как зачем? Каб козаты: давайце, козлы, выметайтесь, а не выметеся, взорву. А знаеш, шо буде, колы плотыну сарезскую прорве? Вал до Каспия дойде. По Мургабу, по Пянджу, по Амударье. Вон весь Западный Памир вынишчэ, и нижей. Да тут не миллионы, десятки миллионов загинуць. Це, браце, катастрофа на полный оборот. То не заложники в автобусе. То миллионы народу, города, кишлаки.
— Честно говоря, меня не интересуют судьбы миллионов. Меня интересует только один человек, за судьбу которого я в ответе.
— А, Юсе… думаешь, отдаст он тебе твою девку? Вот тако, ты прынесеш ему бомбу, а вон тебе отдаст ее? С какой холеры?
— Хороший вопрос, — вдруг сказала Нина. — Правильный. Я вот тоже, пока тебя тащила, думала: с какой холеры?
— Доброй раницы, колэга, — Семен сплюнул. — А с такой, что сама боялася не выйти отседа, так?
— Так, — ответила Нина. — Так.
— Чаю сделать? — предложил Юс.
— Сделай. А еще я тебя вытащила потому, что ты знаешь, как с этим дерьмом управляться. Не так это просто, правда?
— Правда. Сколько вы взяли?
— Два.
— А остальные?
— За остальными теперь нужно с аквалангом. И еще знать, где именно.
— Молодец баба. Подстраховалася.
— Не я придумала.
— Студент, круто робыш.
— У нас еще восемь баллонов газа, — сообщил Юс. — Можно покамест не экономить.
— Конечно, сделай и на него. Ему еще транспортировку отработать нужно.
— Дзенькуе бардзо. Так што ж ты, головасты студент, робуты собравси?
— Покупать. За один — Олину жизнь и свою. За вторую — жизнь Есуй.
— На меня, значит, ничого не покинув?
— Отчего ж? Вы же коллеги. Вместе пойдете.
— Це ж сволочи вы, — сказал Семен задумчиво.
— Сволочи. Надо же. Знаешь, я временами сильно сомневаюсь, что такие, как ты, — вообще люди. Похожи вы на людей — это да. За километр и не отличить. Смертны, как люди, — и слава богу. И все. На этом сходство с человечеством кончается. Ты, и такие, как ты, уже убили меня однажды. Рассказать, как? Впрочем, незачем. Нина знает. Может, расскажет как-нибудь, — если ты выведешь нас отсюда. И расскажешь, как обращаться с этими штуками.
Потом Семена тащил Юс. Долго. Не чувствуя усталости. Она перехлестнула через край и превратилась в противоположность, в унылую ишачью покорность перетруженных мышц. Вот так идти и идти, а потом упасть. И все. Но Юс не падал. Он очень хотел есть. Жевал на ходу, благо пеммикана оставалось еще килограмма четыре. Нина много его запасла. Пить тоже очень хотелось, но воды тут было хоть отбавляй. И на полу, и на стенах. И капало сверху. Хотя уже долго шли вверх, поднимались по лестницам, карабкались по проходам, а то и по вовсе не обработанным пещерам, мокро было все время. И холодно.
С Семена текло. Должно быть, у него ниже пояса перестала работать вся телесная механика, все те незаметные клапаны и тяжи, удерживающие внутри отходы. Вонь. И постоянно — горячее кап-кап на спину, на брюки. Нина несколько раз предлагала сменить Юса. Но он упорно мотал головой. В каждой новой комнате останавливались, шарили пятном фонаря по стенам, искали цифры. Долгое время их не могли найти, шли наугад, сверяясь на развилках с компасом. Наконец очутились в округлой комнате, похожей на дно колодца. Посреди нее вверх уходила винтовая лестница. С нее свисали сосульки. Лед лежал и на полу, коркой одевал стены.
— Пришли, — прохрипел Семен. — Семь-двадцать. Западный выход. Проверить трэба, ночь там ци шо. Наверху, — он показал пальцем наверх.
— Я пойду, — Нина сбросила рюкзак. — Постели ему.
Юс отстегнул коврик, расстелил. Перетащил Семена на него. Потрогал ему лоб.
— Пить?
— Да, Юсе, пить. Согрей мне, а?
— Сейчас, — Юс вытянул из рюкзака примус, — сейчас.
— Херово мне, Юсе. Не доцягнеце вы меня. У меня там, внутри, горит все. А ног не чую. Ничего от пупа.
— Само собой. У тебя пуля в позвоночнике.
— Юсе, знаю я. Кольки дзен тягнеце по воде все, по ледяной. Знаю я, што там. Не доцягнеце вы мене. Ще пару таких дзен, и амба. Вин як отрыма-лося. Та я ж знав, Юсе. Я колы шов з вами, знав. Я ж одын пышов. На всех на вас. А што было робыты? Ты Ибрагима не знаеш. Вин — курва. Така курва, што курвей на тысячу километров не знайти. Юсе, вин же порве, вин же всех людей порве, йому наплеваты, я кажу тобу, тры разы наплеваты, хоць мильоны там. Шо ж ты робыш, Юсе, шо ж ты робыш, а?
— Сейчас чай будет. Сейчас закипит, — сказал Юс.
— Юс, ты мне до чаю — того, шо мне баба колола. Чи хоць спирту. Хоць грамулечку. Пошукай, а, хлопче?
— Только выпей чаю сперва.
— Я выпью, выпью. А ты пошукай, хлопче, пошукай.
Когда Нина спустилась по лестнице, он уже спал и улыбался во сне.
— Сколько ты ему ввел?
— Все, что было в ампуле.
— Пять кубиков? Он умрет во сне.
— Может, — Юс пожал плечами. — Смотри. Он стянул с Семеновой ступни ботинок.
— Да. А выше?
— И выше, почти до колен. Ведь постоянно в ледяной воде. А ноги парализованы.
— Если он не загнется от морфина, проще его пристрелить.
— Я его вытащу.
— Куда? На ледник? До него полкилометра, и все вверх. А внизу наши общие друзья. Я видела — там внизу стойбище. Лошади. И дым. Нужно ночи ждать.
— Я его вытащу.
— Тогда мы сдохнем все вместе! Если я не пристрелю вас обоих раньше!
— Ты уверена, что друзья Семена все поймут правильно, если увидят, прилетев по маяку, тебя вместо него? Уверена?
— Твою мать!
— Чаю выпей, — предложил Юс. — Он хороший, не отсырел совсем.
Выпив чаю, Нина заснула. А Юс не смог. Сидел, обхватив колени руками. Холодно было. В этом подвале холод жил годами. Юс промерз весь, до самой последней клеточки. И снова, как когда-то на кровати в общежитии, почувствовал, что умирает. Мир стал серее, истончился. И за его мутной пленкой клубилась темнота.
