Проснулся он на рассвете, когда в лагерь прискакал, нахлестывая взмыленную лошадь нагайкой, пропыленный тюрок. Оказывается, битва началась еще вчера, когда персы еще чистили доспехи. Румийцы, продвигаясь вслепую, несколькими разрозненными колоннами, и не зная, где главные силы тюрок, уткнулись прямо в них. Но прославленная выучка румийцев спасла их, – пехота мгновенно сомкнула ряды, укрываясь щитами от града стрел, и неторопливо, сменяя отряд за отрядом в арьергарде, принялась отходить, огрызаясь. Тюрки наскакивали, стреляли, – из румельских рядов изредка метали дротики или отстреливались из луков, метя в лошадей. Убитых с той и другой стороны было немного. Султан приказал лишь тревожить отходящую колонну, потому что главные силы румийцев, превосходящие султанские в три с лишним раза, были слишком близко. Удача подвернулась ближе к вечеру, – отправленная на выручку попавшим в засаду румийская конница сама попала в засаду. Ошеломленная неожиданным натиском, зажатая в узком дефиле между холмами, бросилась наутек. И погибла почти вся, а командира ее, дука Никифора Василаки, раненного стрелой пониже спины, притащили султану поперек седла, как женщину. Пехота, на выручку которой они отправлялись, к главному войску румийцев так и не вернулась, отступая всю ночь на запад. Главное же войско румийцев, которым командовал сам император, Роман Диоген, выстроилось с утра для битвы. Хотя изрядно уменьшившееся, оно все равно было намного сильнее султанского.
Персам приказали выступать немедля и оседлать дорогу на Хлеат. Омар, азартно блестя глазами, растолкал Хасана, крикнул: «Битва! Едем!»
– Куда? Зачем нам битва? – спросил Хасан недоуменно, моргая спросонья.
– Поедем же, посмотрим! Мой брат – командир правого крыла! Дай пойдем же, у меня конь для тебя!
Когда Хасан, спотыкаясь, спешил вслед за Омаром, едва не сбил с ног Мумина. И не узнал его сразу, – тот был не в дервишеских лохмотьях, а в доспехах, чешуйчатых как черепица, с железными полосками, приклепанными к кожаным пластинам, в тяжелом широком шлеме, в сапогах, с саблей на поясе.
– Мумин? – только и выговорил Хасан удивленно.
Мумин глянул на него презрительно и ничего не сказал. Провел рукой в латной перчатке по месту, которого коснулась рука Хасана, будто отряхивая грязь, шагнул прочь.
– Скорей, скорей! – позвал Омар.
– Иду, – отозвался Хасан, оглядываясь.
Мумин шагал тяжело, вразвалку. Подошел к оседланному коню и, несмотря на доспехи, одним движением впрыгнул в седло.
Скоро выехали на дорогу. Хасан с Омаром держались позади. Когда отряд достиг нужного места и укрылся с лощине рядом с дорогой, отправив разъезды на ближние холмы, Хасан с Омаром забрались на самый высокий из них, со скалистым иззубренным гребнем на вершине, оставив лошадей на дальнем от дороги склоне. Скалы давали тень, защищали и от ветра. Там и устроились. Хасан – уложив голову на руки, глядя задумчиво на бурые, выжженные солнцем позднего лета взгорья, тянувшиеся до горизонта, будто спины исполинской овечьей отары, вросшей от времени в землю. Омар – прикрепив лист бумаги на деревянную дощечку-планшет и взяв свинцовый карандаш на изготовку, поглядывая то вперед, где виднелся на хребте над дорогой флажок караульного, то назад, туда, где над склоном частоколом торчали копья. Время тянулось медленно, будто ползло комом жира по доске.
Оба молчали. Омар, лихорадочно блестя глазами, вдруг принимался что-то черкать на листе, быстро-быстро, затем останавливался, постукивал карандашом, бормотал под нос, вздыхал. Хасана одолевала дремота. Огромен был мир вокруг, огромен и пуст, и от бессмыслия казался еще огромнее. Омар, по-ребячьи возбужденный, был смешон, – чему радуется, чего ждет? Того, что люди начнут убивать друг друга? Ждет смерти, – быть может, смерти тех, с кем делил хлеб? Нет конечно. Даже он, разумный, осторожный собеседник, умница, – а болен обычной, такой человеческой близорукой глупостью. Возбуждение, страх, жажда увидеть новое, коснуться чужой силы и боли, наблюдая, – затмила его рассудок. Ему, как мальчишке, хочется увидеть драку – а потом взахлеб рассказать про нее.
Солнце медленно подобралось к зениту. Поползло вниз. Ветер тихонько посвистывал в скалах.
– Слушай, Хасан, – вдруг сказал Омар. – А может, никто тут по дороге не проедет, а? Тюрки, может, уже дерутся где-то, – мне вроде крики слышатся, – а нам тут торчать. Засунули, чтоб не мешали, и все. Не доверяет нам султан.
Хасан хотел ответить, что правильно не доверяет, потому что тюрки воюют лучше, – но вдруг увидел вдали, в распадке, серые быстрые точечки. И, тронув Омара за рукав, ткнул пальцем вперед, на север. Тот встрепенулся и прошептал восхищенно: «Румийцы…».
За спиной затрубил рожок. Хасан оглянулся. Из лощины один за другим показывались сверкающие доспехами всадники. Выстроились на дороге. Впереди, потрясая мечом, гарцевал Рахим. Хасан обшарил строй взглядом. Так и есть, крайний справа во втором ряду – Мумин. На огромном, коренастом жеребце, с копьем в руке, с длинным, похожим на каплю щитом.
Румийцы приближались неспешной рысью. Хасан уже видел их отчетливо – пыльные кони, пыльные люди. Рыже-серые, бесформенные, в свисающих до колен плащах цвета грязи, в ржавых кольчугах, С пристегнутыми к груди нелепыми железками, с неуклюжими круглыми наплечниками, с длинными щитами, с длиннющими копьями наперевес. Их было совсем немного. Полсотни. Может, десятком больше. Вдалеке за ними на дорогу выбирались пешие, вразнобой, совсем непохоже на прославленный румийский строй.
Рожок затрубил снова. Сверкающий строй персов двинулся навстречу. Шагом, не опуская копий. И тут румийцы запели. Это была даже не песня – синхронный варварский рев полусотни охрипших глоток. А потом пустили коней в галоп.
Персы закричали. Тоже сорвались вскачь, погнали коней, – но даже Хасану, несведущему в военном деле, стало ясно: опоздали. Мчавшиеся с грохотом вниз румийцы из слитной толпы вдруг стали узким клином, – один, двое, трое, следом еще и еще, – и, как нож, вошли в широкий персидский строй. Когда первый всадник вылетел из седла, Хасану показалось: слышен хруст костей, мокрый, страшный хряск ломающегося человеческого тела. Омар вскрикнул и выронил карандаш.
Румийцы проткнули строй насквозь, разорвали надвое, усыпав телами дорогу. Отъехав на сотню шагов, развернулись один за другим и поскакали назад. Последние только приостанавливались, чтоб развернуть тяжелых коней, – первые уже летели во весь опор. А персы, еще не опомнившись от удара, кричали, пытаясь развернуться и выстроиться, отпихивая коней, оставшихся без хозяев, волочащих их за ноги, застрявшие в стременах. Омар закрыл лицо руками.
Но второй раз румийцы насквозь не прошли, – не успели разогнаться, и клин их получился рыхлым, потерял силу. А может, этого они и хотели, – потому что вниз по дороге уже бежали их пешие – разномастная, вопящая орава в буром тряпье и ржавом железе, размахивающая мечами и секирами. Персы оказались в ловушке, – на крутые склоны справа и слева на лошади было не взобраться. Но конных румийцев было слишком мало, и потому с десяток персов, отмахиваясь саблями, выдрались из рукопашной и бросились прочь. За ними не гнались.
