Инги возник на пороге так неожиданно, что валит шарахнулся, а дружинники зашептались, сплёвывая. И неудивительно: из тёмной, жуткой кузни, дышащей жаром, вдруг является огромный, чёрный человек – в кожаных рукавицах по локоть, в фартуке кожаном и сам в саже. Старый Вихти как раз уехал лечить больного в дальнюю деревню, за Куйто-озеро. Без него, привычного и послушного, валит вовсе смутился, не нашёлся, что сказать. Даже и подумалось вдруг: может, это вовсе и не тот долговязый парнишка? Может, какого другого приёмыша патьвашка пестует?
Но Инги заговорил сам:
– Здрав будь, высокий валит. Прости, что неприглядным выхожу. Для железа оделся, не для высокого гостя. Не угодно ли князю пива?
Пива валиту хотелось. Ой хотелось – хоть и прохладцей осенней веяло, солнце ещё припекало. Как раз настала бабья пора, и в тёплом, застоялом лесном духе, напитанном последним теплом, плыли паутинки. Ночами уже прихватывало, и гнуса стало куда меньше – так хорошо жёлто-огненной этой порой присесть на мостках у озера, болтая ногами в воде, и хлебнуть кружечку-другую… А ездить, трясти брюхом с холма на холм, плутать, отыскивая жилье колдуна, – ну и морока. Непростое место колдун выбрал, обманное, даром что открытое. Взмокнешь, и пот так противно щиплет меж пухлых ягодиц. Пива-то хотелось, но пить из колдуновых рук, да ещё из кузни…
– Спасибо, молодой патьвашка, сыты мы и пьяны, – выговорил валит фальшиво. – Мы к тебе по дороге заехали, дела неотложные, но вот, думаю, – надо к молодому заехать, поздороваться-посмотреть, как живёт и чего желает.
– Спасибо за честь, высокий валит. – Инги поклонился.
Валит нахмурился. Колдуны не кланяются никому, а тут – вроде и поклон, а больше кивок, по виду вежливость, а больше на насмешку смахивает. Глаза-то у парня дерзкие, смеющиеся.
– Мы тут тебе привезли подарки – снедь всякую, муку хорошую, горох, и рыбы отборной, и мясца, да ещё кой-чего, полотна там отрез, вот, пару кун чистых. Примешь?
– Конечно, высокий валит. Как мне отблагодарить за такую честь?
– Благодарить, хм… тут до меня слух дошёл, что ты мечи делаешь. И хорошо делаешь.
– Это преувеличение, господин.
– Ну, преувеличение, скажешь тоже. Я у Икогала меч твой едва выторговал, уж больно любопытно стало. Я б три гётских меча за такую цену купил, с рукоятями в серебряной нити. А за один гётский меч у тебя должок – я Вельюта моего меч рубанул твоим, да и пополам его, ровно деревяшку. А на твоём – ни зазубрины. Эй, Вельют, покажи-ка.
Вельют, парень лет двадцати, вытянул из седельной сумы свёрток, развернул, замялся, глядя то на валита, то на Инги.
– Ну, чего застрял? Неси ему, не укусит. Ну, смелее. В руки отдай! Ты, патьвашка, на него не серчай. Он ещё молодой совсем, в бою шалеет, ничего не боится, а от грозы под лавку прячется.
Инги посмотрел на обломки – на рисунок скола, на лезвие, на змеистый узор, чёткий у края и размытый, скомканный у крестовины.
– Моей тут заслуги нет, – сказал, усмехнувшись. – Хитры эти гёты. Они настоящую калёную сталь вковали на пол-острия всего, а дальше сталь вязкая, но мягкая. И проковано плохо. Зато серебром чеканка знатная.
– Пусть хитры, так железо ведь, не солома! Слушай, ты мне можешь сковать меч, чтобы лучше Иголаева, а? Впятеро против Иголаева дам тебе за него. Если надо чего, только скажи! Ну, возьмёшься?
– Отчего не взяться? – ответил Инги, подумав. – Только мне малость бревен нужно, и досок крепких, и кож выделанных. А ещё человек пять помощников, чтоб на всю зиму. И тогда, если успею, после морозов скую клинок.
Сказано – сделано. Несмотря на любовь к пиву, был валит хозяином своего слова и через две недели, когда из наползающих туч посыпался мелкий, колючий снег, прислал пятерых работников. Правда, трое никуда не годились – заморённые холопы из валитовой дворни, худые и вялые, а один и вовсе, похоже, с килой. Двое были ничего, крепкие и плечистые, но вид их Инги не слишком понравился – наверняка отправил их валит приглядывать за работой. Хоть и без мечей пришли, но с луками и хорошими копьями, с тяжёлыми тесаками за поясом. Впрочем, слушались они Инги, как и те трое, покорно принялись обтёсывать брёвна и таскать глину. А пришлось пошевеливаться, работа шла от темна до темна, чтобы успеть до настоящих морозов. Инги сам удивлялся, насколько легко и просто приказывать людям да ими вертеть. Ведь привык к тому, что взрослые мальчишек не слушают, а если и повернутся к тебе, так на лице написано: выбалтывай скорее глупости свои, да беги, играй. А теперь… любопытно, Инги-колдуна или Инги-человека так почитают и слушаются?
Старый Вихти ворчал – конец пришёл спокойной жизни! Вот, взбрело молодому строить-ворошить, железо, вишь ли, жидкое захотел увидеть! Дурью мается, только руду и дерево переводит. Объяснить парень толком не умеет ещё, что у него в голове складывается, может, и глупость какая. С другой стороны, заманчиво. Может, кровь ему и вправду подсказывает? Или он, как по молодости обычно, выучил малость, малость сделал хорошо, да и вообразил, что всё может и умеет. Но посмотреть-то интересно. Что-то похожее видел далеко на юге, и точно, вроде жидкое там железо было… или только рассказывали про него?
Старый колдун приходил и часами сидел возле кузни, смотрел. Хорошее всё же дело, ишь как спорится. Изредка помогал – или посоветует чего, или за работниками приглядит. Инги слишком уж в себя ушёл, а под тяжёлым взглядом патьвашки даже валитовы лбы за пятерых старались.
Но хлопот старику добавилось изрядно. Молодые – они не думают, чем обычные люди живы. А семерых прокормить – это уже хозяйство нужно, а значит, и руки. От Икогала с Иголаем явились две молодки, готовить и за хозяйством смотреть, да за ними и парни. Всё же в рощу, к самому жилью колдунов, особо не ходили, но вокруг кузни разрослась настоящая усадьба – дома, клети, хлев и даже баня. Крики, хохот, бабий визг и пиво вечерами, и уханье парильщиков, и плеск в проруби.
Инги почти не смотрел по сторонам, всё думал о том, как сладить половчее огромные мехи да домницу выложить прочно. Ковал то и сё в кузне, от людей укрывшись, – внутрь-то её, к огню, по-прежнему никто соваться не осмеливался – да отвечал коротко, когда совета спрашивали или просили рассудить. И страшно удивился, когда старший из валитовых лбов, мутноглазый Аекуй, спросил робко:
– Господин, солнцеворот-то уже на носу. Готовить-то надо, ну, снедь всякую, пиво варить.
– И что? – спросил Инги недоумённо. – Домой хотите?
Тот замялся.
– Ну, мы тут вроде, – выдавил наконец. – Народ, значит. Жена моя приехамши, и младшенький.
– Ну, готовьтесь, – разрешил Инги, ещё толком ничего не понимая. – Работы всего ничего осталось, после солнцеворота доделаем за неделю.
– Хорошо, хозяин, хорошо, – залепетал Аекуй, кланяясь и пятясь, удалился за угол, а там, судя по звуку шагов, кинулся вприпрыжку бежать.
– Это чего он? – спросил Инги, вытерев сажу со лба.
– А того, что ты теперь старейший в посёлке. Не видишь, сколько вокруг жилья разрослось? – проворчал Вихти сердито, но глаза его смеялись. – Теперь, почитай, целая деревня под твоей рукой сделалась, мне покою не давать. Тебе теперь сидеть за столом, тебе пиво благословлять, и кровь, и зерно на новую весну. Привыкай, парень. Это не с железом тебе – с людьми жить.
