– А как масмуда пронюхают? Они ж налоги с торговлей ртутной дерут – врагу не пожелаешь. Прознают, что мы сами по себе захотели, – кишки выпустят, – пробурчал Нумайр. – Умник ты. Чуть что, ты на корабль и к родне, а мне тут с масмудишками ковыряться. Я им сколько плачу за ртуть-то, а? Вы от меня кормитесь за ртуть эту.
– Если все здесь присутствующие поклянутся хранить тайну – чего нам бояться? – сказал ал-Узри надменно.
– Вы хотите, чтоб я клялся перед теми, кто моложе меня на целую жизнь? – У Зийада борода встопорщилась от злости.
– Почтенные гости мои, давайте пока отложим переговоры! – всполошился ибн Изари. – Настало время трапезы, время веселья и отдыха! Давайте же усладим свои рты, и взоры, и слух: мой саклаби купил чудесного мальчика-флейтиста, прекрасного лицом и несравненного в искусстве игры. Давайте же!
И, не дожидаясь согласия гостей, захлопал в ладоши, вызывая слуг. Гости промолчали, обрадованные возможностью не продолжать неприятный разговор. Один лишь Нумайр буркнул что-то под нос. Ну, договоры договорами, но угощали у ибн Изари на славу, а уж джаузаб готовили – пальчики оближешь! Пусть эти клятые высокородные по буквам своим шарят – уж в жратве-то никто лучше старины Нумайра не скумекает!
Когда калитка скрипнула за спиной, Инги наконец позволил себе рассмеяться. Глупые торгаши. Но опасные. Все они – кроме разве что старика, слишком верящего своим соглядатаям, – уже решили, как обмануть и предать. Ну что ж, посмотрим. Один из них явно простолюдин, ухватистый, сметливый – и донельзя суеверный, как и свойственно людям его породы. Он может быть полезным. И будет – хочет он того или нет. Людские желания – будто кольцо в бычьем носу. Как только заметил его и сумел потянуть – даже и мальчишка сможет вести огромного зверя, куда захочет.
Инги отошёл на пару шагов от ворот и присел на ступеньки у невысокой ограды, отделявшей узкую дорожку от обрыва. Внизу лепились друг к дружке неуклюжие дома, там серый камень и рыжая глина, редкие деревья во дворах, садики, ажурные башни, минареты, за ними – тяжёлые зубцы крепостных стен. А дальше – море, искристое, синее. Такие бывают глаза у мальчишек, расшалившихся по весне. Тёплый ветер, и солнце, и терпкий запах мирта. Солнце ощупывает, будто девушка, трогает плечи, щёки, тихонько запускает тёплые пальцы за ворот, гладит шрам на виске.
Когда солнце забирается в самую глубину, до подмышек, до красного комка, бьющегося под рёбрами, боль отступает. Жар гонит её прочь, стискивает в тоненькую раскалённую иглу, вырывает из тела. Нет, возвращаться туда, где брызги замерзают на одежде, где железо хватает за голые руки, – увольте. Там серое небо, туман и смерть. Смерть ждёт и здесь. Но здесь она не крадёт тепло, прежде чем увести с собой.
Инги закрыл глаза – но и сквозь веки ощутил пальцы солнца и синий, искристый свет. Ветер посвистывает в каменном кружеве башен, в листве тополя звонко ссорятся скворцы. Далеко внизу кричит водонос – экий голосистый. А вот, чу! – шаги.
Выждав немного, Инги сказал, не оборачиваясь:
– Всё хорошо, Хуан. Всё обернулось как нельзя лучше.
– Они согласились? – воскликнул радостно Хуан – крохотный, тонкопалый и тонколицый, с саблей на боку похожий на букву «зейн».
– Нет ещё. Но согласятся. Не сразу, конечно. Поспорят, обвинят друг дружку в обмане, поссорятся, помирятся. И согласятся. Слишком многое они смогут выиграть. Им сейчас выбирать не приходится. Мувахиддины торгашей не жалуют. А ещё они решат, как меня убить в случае надобности. Нам тем временем пора отправлять людей в ал-Мадин.
– Вы так уверены, мой господин…
– Я знаю, – сказал Инги, не открывая глаз. – А ещё я знаю, что мы скоро встретим старого знакомого – который тебе три динара должен остался за игру.
– Господин мой, ну как вы можете такое знать? Вы что, и вправду колдун? – изумился Хуан простодушно.
– Нет, Хуан, я не колдун, – ответил Инги, стараясь не улыбнуться. – Просто я кое-что знаю.
– А люди на базаре говорят: колдун. Я у Леоны вашего спрашивал – а он только смеётся. И страшный ваш Мия… Миу…
– Мятеща, Хуан. Его зовут Мятеща. А Леону на самом деле зовут Леинуй.
– Миатесчо, – старательно повторил Хуан. – Леин… Леонуи. Леонуи!
Инги не выдержал.
– Вот и вы смеётесь! Все смеются! Даром что на вид сущие варвары, только на улицу выйдут, народ покатывается, даже дикие масмуда, они хохочут! Как они смеют! Мой прадед был кастеляном у Педро Лопеса!
– А я – варвар? – спросил Инги серьёзно.
– Вы, господин? Вы… – Тут Хуан замолк, быстро-быстро моргая, будто песчинку желая выплакать. – Вы же такой мудрый… вы…
– Я – варвар, самый настоящий, поверь мне, – сказал Инги. – Я могу вырезать сердце из твоей груди и съесть. Сырым. А когда холодно, вспороть тебе живот и отогреть ноги в твоих кишках. Мудрость не умаляет варварства.
– Вы смеётесь, господин? Правда смеётесь?
– Да, смеюсь, мой маленький идальго Хуан.
– Я не маленький! Мне уже четырнадцать!
– Конечно, бьёшься ты, как настоящий идальго. Я рад, что ты со мной.
Хуан улыбнулся счастливо и притопнул – аж сабля звякнула в ножнах.
– Молодец, – похвалил Инги. – А сейчас поди скажи господину Леиную, что всё хорошо, людей можно отзывать. Сейчас они меня убивать не будут, и мы их тоже. Пусть пробираются вниз по двое, по трое. Ни к чему нам лишнее внимание. А я ещё посижу немного, отдохну.
– А мне можно с вами потом пойти?
– Конечно, – согласился Инги и замер, вслушиваясь в то, как шлёпает по камням Хуан, стараясь изо всех сил не помчаться вприпрыжку.
Настоящий идальго никогда и нигде не должен бежать, так вот. Не мальчишка – бесёныш. Интересно, чья же на самом деле в нём кровь? Кожа смуглая, а глаза – льдинки, сине-серые, дерзкие. Ростом едва по грудь, тощенький, но тело – сплошь перевитые мышцы, идёт – будто ничего не весит, как пушинку себя от земли отталкивает. А быстрый – не поверишь. Жаль только, в плечах силы настоящей у него нет. Нет размаха. Но ему и не нужно – была бы сталь настоящая, острая. Да он и сам понимает. Минутку улучил, глядишь: сидит, брусочком по клинку елозит. И не испортит, кромку не собьёт – точный глаз. Может, и вправду стоило поучить его кузнечному ремеслу? Правда, в здешних краях кузнецы не в почёте. Не для благородных занятие – в саже и копоти молотком махать. А мальчишку чуть поддень насчёт родословной, в которой сам то и дело путается, – сразу за саблю. Может, и сам верит. Пришёл босиком, в драной рубахе, полумёртвый от голода – но в шапке и с хорошей, дорогой саблей на перевязи.
Странно всё-таки, что приходят под руку именно такие – неприкаянные, бродяжки и несчастливцы, а то и вовсе безумцы. Иные – настоящие чудовища, пострашнее нынешнего Мятещи, а другие – блаженненькие, с пригоршней песенок в голове и битой виолкой под мышкою. Много приходит. Приходят, конечно, и настоящие головорезы, тянутся на запах золота. Некоторые быстро удирают, часто – не дождавшись ни добычи, ни платы. Некоторые остаются и быстро гибнут, не только в стычках, а от нелепого, невероятного даже случая. Доска проломится на причале, конь вдруг понесёт и бросит на камни. Или ткнёт стрела в руку, царапина едва заметная – а к вечеру всё посинеет и опухнет. Назавтра приходят непонятно откуда хитрые, мутноглазые – то ли купчишки, то ли костемётчики из харчевни, мастаки раздеть простака, и требуют меч умершего и его коня за долги.
