Тогда, на окраине Москвы, и не почувствовал вовсе, что жизнь повернулась раз и навсегда. Оба торговца маслом, попыхивая сигаретками, охотно согласились — и кровь на анализ дать, и до северных краев проводить. Почему не согласиться — если в опасной дороге два борта с оравой мордоворотов в попутчиках. Сами-то, хоть явно ребята не промах, явились налегке: пара уазиков и чихающий ГАЗ-66. Восемь парней со стволами и старуха. Круз поначалу и не понял, зачем она. Когда увидел торговлю, решил — товар проверять. Торговля происходила на обочине шоссе, на закате, на пустыре за руинами церкви. Солнце, расплывшись ржавчиной, повисло над горизонтом, и тогда на торжище появились подземные — кривоногие, малорослые, в буро-серых лохмотьях, с вымазанными сажей лицами, с «калашами» наперевес. Они сразу рассыпались, оцепили — и Крузу пришлось держать Последыша за ворот, потому что подземный вылез прямо перед Левым и застыл, кривя бескровные губы.
Подземные выпихнули товар — одиннадцать тощих, чумазых, всклокоченных подростков женского пола в синяках, саже и кровоподтеках. Выводили, сдирали с плеч дерюгу и пихали вперед голых — дрожащих, ежащихся, но прикрывающих не срамы и плоские грудки, а глаза. Северяне вытащили пять двадцатилитровых бидонов с маслом. Поставили напротив. Затем вышла старуха — как с картинки столетней давности. В сером пуховом платке, валенках с галошами, бесформенном, будто из войлока свалянном, платье от подбородка по пяток. Подростки тихо скулили от ужаса, когда старуха принялась щупать — теребила соски, заглядывала в рот, меж ягодиц совала дряблые пальцы. Двоих отпихнула, каркнула хрипло: «Порченые!» Леха с Семеном проворно ухватили бидон, поволокли прочь. Подземные принялись совещаться — хрипло, обрывисто. Затем вынесли и положили рядом с подростками тюк. Следом выпихнули вовсе крохотное существо, хромое и голубоглазое, в запекшейся крови. Старуха пощупала брезгливо тюк. Тронула существо. Хмыкнула презрительно. Но махнула рукой снова — и Семен с Лехой поволокли бидон на место, в ряд к остальным пяти.
Всю дюжину живого товара запихали в кузов ГАЗа, отвезли за три десятка километров, выгрузили на берегу озерка, округлого желвака запруженной речки, накормили пшенкой с маслом, напоили медовым варом и принялись мыть. А потом — смазывать синяки и бинтовать. У крохотной девчушки корка запекшейся крови на ногах скрывала гниющую, больную кожу. Корку размачивали, обдирали, смазывали, бинтовали. Девчушка плакала. Захар, глядевший угрюмо, буркнул:
— Ну зверье. Нормальных ведь, не снулых, как скотину вовсе!
— Так это не их народ, — объяснил Леха, загасив окурок. — Это добыча военная. Они под землей все время воюют друг с дружкой. Кого поймают — или едят, или продают. Ты думаешь, мы чего подальше едем, прежде чем кормить бабенок-то, а? Чтоб другие подземные не набежали, ночью они шарят, спасу нет.
— Ну так сами бы брали, пусть бы им рожали. У них что, народу слишком?
— Пес их знает, — Леха пожал плечами.
— Если слишком, так здесь бы селились, сами жратву добывали!
— Они и добывают. По-своему. В город никто не суется. Даже молодняк дикий. Ночью в особенности. Убьют и сварят. А печенку сырой съедят.
— Ну зверье! Ну! А че они, раз в силе такой, не набегают на окрестных?
— Подземные они, — ответил Леха, поразмыслив. — На солнце тухнут.
В эту же ночь подземные и явились. Те ли не те, что торговали, — Круз не разобрал. Бурые лохмотья, автоматы, измазанные сажей и грязью лица. И — неестественная, мертвенная бесшумность, точность движений. Сняли часового на пригорке у озера и добрались бы до машин — если бы не Захаровы волки и не щенки, прибежавшие вслед за ними. Подземные видели в темноте не хуже волков. Бедолага Пеструн получил в бок две пули и сдох на руках у воющего Захара.
Круз не стрелял тогда. Стоял за танком и вешал в ночь одну за другой осветительные ракеты. А щенки с Захаром погуляли вволю. Даже Последыш вернулся в крови с головы до ног и приволок четыре автомата. Волки вернулись с красными мордами. На рассвете Захар похоронил Пеструна над рекой и плакал над могилой. Волки выли, сидя кругом, Хук рядом подвывал хрипло и тяжко, и плакали, скорчившись в кузове ГАЗа, купленные за масло дети. Из-за того старуха, выбиравшая их, пришла ругаться с Крузом, но он попросту отшутился, называя старую «мамочкой» и «яхонтом драгоценным». В конце концов, она была старше, самое большее, лет на пять.
Зря. Очень зря. У женщин, в особенности старых, свое представление о смешном. Божий одуванчик с колодезным взглядом оказался первой советницей Степаниды Ольговны, сильнейшей в женсовете, хозяйки дорог на запад от Котласа. Почтенная Степанида, мать семерых, предложила нечаянных гостей отправить на север, в шахты, а безумца, который кровь шприцем сосет, удавить, чтоб от греха подальше, волков — на шубы. После чего жить как раньше, только осторожнее. Но Степанида поспешила, и шестеро прочих, почти не переглядываясь, принялись ее увещать. Вреда-то, глянь, почти и никакого, а если польза будет, то какая! Младенцев не везти на север и рожениц там не держать — это ж сколько рук высвободится!
Совещались до ужина, во время и после. Сходили по нужде, сели чай пить, похохотали, вспоминая непомерный прыщавый срам Ваньки Летова, и совещались снова. А Круз, лишенный даже кабара с бронежилетом, сидел все это время в спортзале бывшей средней школы бывшего районного центра Котлас и глядел на унылого Леху, сидевшего у выхода с «калашом» на коленях. В десятом часу вечера, зевая и почесываясь в складках, пришла Аделина, номер третий в женсовете, и сообщила, что Крузу позволено ехать на север, сопровождая большого ученого. И что пусть он возьмет свою охрану, этих, молодых. А лысый с техником пусть тут останутся. Да, и шкет из головорезов — тоже. С ним хозяйка Степанида дело иметь будет. Чего сидишь, милок? Слова не слышал? Идь, ну!
И Круз пошел. И сказал щенкам вылезать из танка, а Захару приказал остаться. Что было делать? Хотя котласские и слушали бабий голос во всем, но бойцы были умелые и расторопные. Уйти от них силой шансов не было. Да и зачем? Хорошо еще, что Верку удалось при Правом оставить. Местное бабье, как на нее глянуло да послушало, повело, потащило, щупать принялось, по нужде малой в стакан ходить заставило. Если б Круз не сумел перекинуться с Даном парой слов, чуть не получивши прикладом но носу, забрала бы Верку. Да и то, может, отпустили лишь потому, что на север так и так ее везти бы пришлось.
А ведь как задевает! Сам не заметил, как оно в кровь вошло — привычка приказывать. Тут придется вспомнить привычку другого сорта: когда во фрунт и так точно. Бабы котласские мужчин, похоже, как источник разумного вовсе не воспринимают. Охотно слушают, как то или другое наладилось, как паровоз новый собрали, сами в дела технические и ремонтные не лезут, но чтоб к настоящей власти подпустить, к тому, чтобы решать, куда идти и кого убивать, — нет. Степанида Ольговна обронила, отхохотавшись: «Руки со срамом». Цельное такое определение мужской полезности. Мужчина в доме вроде гостя. Пришел, ушел — беда невелика. И называют друг дружку по имени-матчеству, и родство считают по матери, и добро от матери к дочери.
