Круз позвал Последыша. Зашли. Комната совета выглядела кухней после семейных проблем: осколки тарелок, стаканы на полу, лужи, драные салфетки, крошки и растерзанная герань, повисшая на шкафной дверце. Обсыпанная землей, растрепанная, мокрая, в разодранной кофте, средь чайных луж на полу сидела Степанида и держалась рукой за нос.
— Уведите ее! — приказала Аделина хрипло. — В нужник сперва, пусть умоется. Потом — в вагон.
— Тебе это так не пройдет, курва брюхатая! — взвизгнула Степанида, вскакивая.
— Тише! — приказал Круз.
— А ты, подпиздь старая, молчал бы! Бреши, когда скажут, а когда…
Аделина коротко и сильно пляснула ее по лицу ладонью. Брызнуло красным.
Степанида отшатнулась. Из носу двумя струйками побежала юшка.
— Молчи! Молчи, пустая манда! Долго ты нас за нос водила, врала, стравливала, чужих напускала! Тебя бы на линию, да никто уже на такую не польстится! Гнилой порожняк, гнилой сверху донизу! И до последнего вертелась, гадина, до последнего! Все, приехали! Слушайте!
Из Аделиного голоса вдруг исчезли сварливые бабьи нотки, и прозвучал он холодно, четко, колюче и страшно, как битое каленое стекло:
— За обман совета, за вред, ведущий к погибели, за то, что науськала чужих на своих, предавала и хотела смерти, — ты, старица Степанида, изгоняешься из совета и передаешься под мой надзор. Это объявляю я, Аделина, в силе и чадородии, в правде и воле всего совета. Уведите ее!
Степанида тряслась, разевая рот, подняла руку, провела растопыренными пальцами — будто отстраняла наваливающееся, ватное. Круз тронул ее. Затем, ухватив за плечи, вздернул на ноги и повел прочь. Кто-то хрипло захохотал вслед.
В переднем зале, где Круз пил чай и кушал блины, Степаниду уже ждали трое девиц — коренастых, упитанных и недобрых. Накинули дерюжный балахон с капюшоном, взяли под руки. Повели. Посреди зала за столом сидел Степан, и обрывок осметаненного блина свисал у него с нижней губы.
Вечером Аделина расплакалась. Разделась, чтобы укладываться, поскреблась в складках, влезла в огромную ночнушку и сказала Крузу:
— Андрей Петрович, можно я пореву?
— Реви, — согласился Круз, и тогда Аделина всхлипнув пару раз, залилась в два ручья, трясясь, вскрикивая. Уткнулась в Крузово плечо, обняла.
— Хороший ты, Андрей Петрович. Крепкий. — Сопнула, вытерла под носом. — С тобой реветь не стыдно. А то одной… паскудно одной. Злое дело сегодня сделалось. Нужное, но злое. Я Степаниду узнала, когда я еще во-от такая была, с пуговицу. Когда суматоха была и валилось все. Она меня молоком поила. Сухарь размочит в молоке и кормит меня. Моя мамка заболела, так Степанидина бабка меня взяла к себе. Она… — Аделина всхлипнула снова, замолчала, уткнувшись в плечо.
— Ну, ну, — прошептал Круз, гладя спину — широкую, мягкую.
— Это ж Степанидина бабка все и начала. Весь порядок наш. Тогда как было, до хвори — нищие жили, денег не было, мужики все пьют поголовно. А Степанидина бабка была — кремень. Степанида Большая. И ростом, и плечами — валун. Начальница она была в Котласе, вроде губернаторши. Быстро в руки взяла, чего еще оставалось. А у нас не так много и заболело, если с другими сравнивать. Но голод начался, стрельба. Она справилась. Из-за нее мы живы. Восемь лет тому померла. Хоть свой закон блюла, ушла из совета, когда крови бабьей лишилась, все ее слово слушали.
Сопнула еще раз и сказала:
— Все, отплакалась, хватит. Спасибо, Андрей Петрович. Крепкий ты мой, сильный. Тебе хозяить теперь.
— Это как и зачем? — удивился Круз. — У вас тут отлично все установилось. Если б мужчины переворот делали, сколько бы крови было!
— Оно так. Да только бабий совет наш — для домашних дел или, на крайний случай, чтоб мужиков на добычу отправлять и встречать. У нас уже было, когда пацанье набежало, отморозки недорослые. Тогда война настоящая учинилась. В сам Котлас прорвались. Бабы перепугались и отдали начальство Валерке Иванченкову, он тогда южными добытчиками командовал. Хороший был вояка. Из старых, как ты. Крепкий мужик. Он и отбился. И пацанье погнал чуть не до гор. Гадюшник их выжег. Вернулся потом — с победой, в силе. Тогда совет струхнул. Но Степанида его уходила. Судили его за то, что народу много погубил и что самоуправствовал. Послали на самую крайнюю линию, за Воркуту. И убили. Говорили, что пошел зверя стрелять и не вернулся. Степанидины холуи с ним пошли, они вернулись, а Валерка — нет. А у нас, Андрей Петрович, война скоро будет вроде этой. Кому в ней командовать?
— Какая война, Адя? Ты знаешь, устал я воевать уже.
— А куда ты денешься от войны? Теперь, с твоим профессором и микстурой его, воевать надо. Мы из сил выбиваемся, чтобы жить, как живем, на рельсы нанизанные. Ты посуди: владение наше — паутина. Нас в любом месте разорвать можно. И рвут ведь. А мы чиним. Ты уже дело начал, одних оленных подружил, других — прогнал. На севере стало спокойнее. А еще оленные есть с другой стороны на севере, и беломорские на западе, и пацанье это на востоке — на Южном Урале главное их логово. Про юг и говорить нечего — там кишмя кишит. Банда на банде. Все это — каленым железом. Чтобы мы жили спокойно, чтоб рожали. Вот, ради него, — показала на живот, — Андрей Петрович, возьмешься?
— Возьмусь, — выговорил Круз. — В самом деле, куда я денусь?
Поутру Круз вместе с Люсей и Последышем обошел Котлас. Заглянул в больницу, на склады, в депо и мастерские. Посмотрел на танки и броневики, на доты, зенитки на турелях, шестидюймовую батарею на площади перед чугунным Лениным. Зашел в оружейный цех — и, прямо у дверей, пьющим воду из жестянки, увидел бывшего лейтенанта Сашу. Бывший лейтенант был одет в промасленную хабзайку, выглядел опухшим, чересчур щербатым и слегка кривоносым.
— З-здравштвуйте! — сказал Саша испуганно, завидев Круза.
— Рад видеть тебя живым и здоровым, — сказал Круз.
— Привет тебе от Захара, — сказал Последыш. — Он тобой интересовался. Просил передать гостинец. Я в вагоне оставил, чтоб не таскать. Потом отдам.
— Шпашибо, — сказал Саша испуганно, — у меня вше ешть. Мне хорошо.
— Тебя никто больше бить не будет, — сказал Круз. — Теперь мы тут хозяева. Если хочешь, пойдем с нами. Мне нужен хороший механик. Очень.
— Шпашибо, Андрей Петрович, шпашибо, я…
— Он еще станкач довести должен, — буркнул, подойдя, скуластый парень в халате и спецовках. — Он его вчера раздолбал.
— Пал Палыш, я, я обяшательно, — зашептал Саша.
— Это что за хамло? — осведомился Последыш. — Ты, пролетарий, скройся на раз-два!
— Что за беззаконие? — заорал парень. — Кто вам позволил? Его совет назначил сюда!
— Вот кто позволил! — сказал Последыш и показал кулак.
— Во-во! — Парень сплюнул. — Работаешь тут, стараешься, чтоб сладилось, а приходят, которые с кулаком, и все к ебеням.
