Я вошла в библиотеку, зашагала от лампы к лампе, включая их одну за другой. И с радостью увидела шикарный парчовый диван, на котором можно было подремать.
Как только я избавлюсь от Ровены.
— Не сейчас, старушка, — холодно бросила я через плечо. — Мне нужно поспать.
— Забавно. Несколько дней назад сон был для вас не так уж важен.
Кровь отхлынула от моего лица. Я была не готова к этому столкновению. И, наверное, никогда не буду готова.
— Точнее, сон был последним, что вас интересовало, — напряженно сказал он.
Он злился. Я слышала это по голосу. На что он-то злится? Это меня протащило через эмоциональную мясорубку.
Мои руки сжались в кулаки, дыхание стало частым и неглубоким. Сегодня я доверяла ему не больше, чем пару месяцев назад.
— Все, чего вам хотелось, — это трахаться.
Прямо сейчас мне хочется того же, с ужасом осознала я. Его голос подействовал на меня, как афродизиак. Я была влажной. С того самого момента, как он начал говорить. На протяжении двух месяцев я находилась под воздействием сил Фейри, у меня началось сексуальное бешенство, и у меня был постоянный, невероятный секс с ним, я слушала его голос, ощущала его запах. И сейчас, как собака Павлова, я выдала ожидаемую реакцию на привычные раздражители. В присутствии Бэрронса мое тело жадно, нетерпеливо ждало удовольствия. Я вдохнула, поймала себя на том, что стараюсь втянуть в себя его запах, заставила себя прекратить и закрыла глаза, словно могла спрятаться за сжатыми веками от смешной истины: В'лейн и Бэрронс поменялись ролями.
Я больше не была уязвима для чар убивающего сексом принца Фейри.
Моим ядом стал Иерихон Бэрронс.
Я хотела что-нибудь ударить. Много чего ударить. Начиная с него.
— Язык проглотили? А жаль, это был великолепный язычок. Я знаю. Он вылизал каждый сантиметр моей кожи. И не раз. — Он почти мурлыкал, но в его голосе чувствовалась сталь, спрятанная под бархатом.
Я стиснула челюсти и обернулась, готовясь к тому, что мне придется на него посмотреть.
Это оказалось хуже, чем я ожидала.
Мой мозг затопили нескромные видения. Мои руки на его лице. Я на его лице. Я спиной к нему. Я верхом на нем, мои ногти, покрытые розовым лаком, длинные и сексуальные, и я обеими руками держу его большой, длинный, твердый… ну да.
Что ж.
Хватит видений.
Я прочистила горло и заставила себя смотреть только в его глаза.
Лучше не стало. Мы с Бэрронсом часто вели безмолвные разговоры. И прямо сейчас он напоминал мне обо всем, чем мы занимались на его огромной кровати в стиле «короля-солнца». Напоминал подробно, ярко и в деталях.
Особенно ему нравились наручники. Воспоминаний о его языке у меня было не меньше, чем у него о моем. Бэрронс никогда не предлагал мне поменяться с ним местами, чтобы все было честно, хотя я много раз просила его об этом. Тогда я не понимала почему. Мы оба знали, что такая ерунда, как наручники, не способна удержать то, чем он является. Теперь, когда мой мозг прояснился, я поняла. Этот мужчина никогда не потерпит даже иллюзии чужого превосходства. Он был поведен на контроле. Никогда не ослаблял его. И большей частью именно это жгло меня изнутри, как соль на открытой ране. Все то время, что я провела в его комнате, я совершенно себя не контролировала. Он видел меня в самом беспомощном, обнаженном, уязвимом виде, а о себе не открыл ничего, кроме того что мне удалось против его воли вырывать из его сознания.
Он ни разу не утратил контроля над собой. Ни разу.
Ты говорила, что я стал для тебя целым миром.
«Это была не я. Я была животным». Мое сердце грохотало. Щеки горели.
Ты не хотела, чтобы это заканчивалось.
«А тебе обязательно быть таким уродом, который не может удержаться, чтобы не ткнуть меня носом в мое унижение?»
Унижение? Теперь это так называется? Бэрронс послал мне еще более подробное воспоминание.
Я сглотнула. Да, это я помнила. «Я была не в себе. Иначе никогда бы такого не сделала».
Да неужели? Его темные глаза насмехались, в них я снова требовала большего, говорила ему, что хочу, чтобы это продолжалось вечно.
Я вспомнила, что он ответил: однажды я буду размышлять над тем, можно ли ненавидеть его сильнее.
«Я ничего не понимала. У меня не было выбора». Я пыталась найти слова, которые вернули бы меня на твердую почву. «Это было такое же изнасилование, как то, что сделали со мной принцы Невидимых».
Его сверкающие глаза стали непроглядно черными, непрозрачными, как грязь, видения в них исчезли. Под левым глазом крошечный мускул сокращался и разглаживался, чтобы снова вздрогнуть. Это было равносильно человеческому негодованию.
— Изнасилование — это не то…
— После чего можно встать и уйти, — обрубила я. — Я знаю. И теперь понимаю. Ясно?
— После этого ползут. Вы ползали, когда я нашел вас.
— И что?
— От меня вы ушли. Став сильнее.
— И что? — сквозь зубы процедила я.
Я устала, я нервничала и хотела закончить этот разговор.
— Я решил удостовериться, что мы понимаем друг друга, — отрезал Бэрронс.
Его глаза были опасными.
— Ты сделал то, что должен был сделать, так?
Он наклонил голову. Не кивнул и не покачал головой, и это меня разозлило. Меня тошнило от того, что он никогда мне не отвечал.
Я решила надавить на него:
— Ты сделал так, чтобы я снова могла ходить, и сделал это единственным доступным тебе способом. Ко мне лично это не имело никакого отношения. Ты это пытаешься сказать?
Бэрронс смотрел на меня, и я чувствовала, что где-то наш разговор свернул не туда, что все могло бы пойти совсем по-другому, но понятия не имела, когда и как упустила нужный момент.
Он наклонил голову еще немного — все-таки кивнул.
— Верно.
— Тогда мы понимаем друг друга. Слово в слово, буква в букву, — выпалила я.
— Точка в точку, — сухо согласился он.
Мне хотелось плакать, и я ненавидела себя за это. Ну почему бы ему не сказать что-то хорошее? Что-то, не относящееся к сексу. Что-то обо мне. Почему он преследует меня, только чтобы ткнуть носом в то, что мы побывали в шкуре друг друга? Ну не умрет же он, если проявит немного вежливости и сочувствия?
Куда делся тот мужчина, который красил мне ногти? Тот, кто оклеил комнату моими фотографиями и фотографиями Алины? Тот, кто танцевал со мной?
