А потом я оказалась уже не в магазине, не на грани того, чтобы убить или — да кто, блин, знает? — поцеловать Иерихона Бэрронса, я была…
В шатре.
Вскрывая окровавленным клинком грудь мужчины.
Отводя руку назад, чтобы загнать кулак сквозь кости, защищающие его сердце.
Смыкая пальцы на нем.
Вырывая сердце.
Я уже изнасиловал его женщину — она была все еще жива и смотрела, как погибает ее муж. Так же как смотрела на смерть своих детей.
Я поднял его сердце над головой, сжал в кулаке, позволил крови течь…
Бэрронс пытался погрузить меня в сцену жестокого убийства. Силой заставлял меня видеть все очень четко, во всех деталях. Но было там что-то еще. Что-то таилось за этой сценой.
И я хотела это увидеть.
Я собрала всю свою волю, отступила и бросилась вперед, в ту сцену, которую он мне показывал. Я прорвала ее центр, словно экран кинотеатра, а за ней оказался другой экран.
Снова убийство. Он смеется.
Я потянулась к темному гладкому озеру в своем ши-видящем центре. Я не стала призывать то, что таилось в его глубинах. Просто попросила у него немножко силы. Что бы ни лежало в озере, оно с радостью предложило мне силу, пропитывая ею мои ментальные мышцы.
Я, словно нож, пронзала экран за экраном, пока их наконец не осталось и я не свалилась на колени в мягкий песок…
Пустыня.
Сумерки.
Я держу на руках ребенка.
Я смотрю в ночь.
Я не хочу опускать глаза.
Не могу смотреть на то, что было в его глазах.
Не могу не смотреть.
Мой взгляд против воли жадно устремляется вниз.
Ребенок смотрит на меня с безграничным доверием.
Его глаза говорят: я знаю, что ты не дашь мне умереть.
Его глаза говорят: я знаю, что ты остановишь мою боль.
Его глаза говорят: верю/люблю/обожаю/тывсегдаменяохраняешь/тыдляменявесьмир.
Но я не смог его сохранить.
И я не могу остановить его боль.
Мой рот наполняется желчью. Я отворачиваюсь, меня рвет. Я никогда ничего не понимал в жизни до этого момента.
Я всегда думал, что существует только моя выгода. Корысть до мозга костей.
Если ребенок умрет, ничто больше не будет иметь значения, потому что с ним погибнет часть меня. До сих пор меня не волновала эта часть. Я не знал о ее существовании. Не знал, что она важна.
Смешно было найти ее, чтобы сразу же потерять.
Я держу его.
Укачиваю его.
Он плачет.
Его слезы падают мне на руки и обжигают кожу.
Я смотрю в доверчивые глаза.
Я вижу его в них. Все его прошлые дни. И день сегодняшний. И завтра, которое не придет никогда.
Я вижу его боль, и она рвет меня на части.
Я вижу его безграничную любовь, и мне стыдно.
Я вижу свет — чудесный, идеальный свет его жизни.
Он улыбается мне. Взглядом он выражает всю свою любовь ко мне.
И его глаза начинают гаснуть.
Нет! Из моей груди вырывается рев. Ты не умрешь! Ты не оставишь меня!
Кажется, что я смотрю в его глаза тысячу дней.
Я вижу его. Держу его. Он здесь.
Его нет.
Это лишь миг смерти, перехода. Жизнь сменяется смертью. Наполненность — пустотой. Вот он есть, и вот его нет. Слишком быстро. Вернись, вернись, хочу я закричать. Мне нужна всего лишь минута. Всего лишь еще одна улыбка. Еще один шанс все исправить. Но его нет. Его нет. Куда он исчез? Что случается с жизнью, когда она уходит из тела? Ушел ли он куда-то или, будь все проклято, его просто больше нет?
Я пытаюсь плакать, но ничего не выходит.
Что-то трещит у меня в груди.
Я не узнаю этого звука.
Я больше не то, чем был раньше.
Я смотрю на остальных.
Мы все изменились.
Видения прекратились. Я снова была в книжном магазине. Я дрожала. Горе в моей груди ощущалось открытой раной. Я истекала кровью за ребенка, которого потеряла, за Алину, за всех людей, погибших на войне, которую мы не смогли предотвратить.
Вздрогнув, я подняла на Бэрронса глаза. Если он думает, что я отвечу ему своим прошлым, то ошибается.
Я была задета за живое. Я была полностью выбита из колеи. Если бы он коснулся меня сейчас, я могла бы быть нежной. Если бы он был нежным, я могла коснуться его в ответ.
Его лицо было бесстрастным, глаза — тускло-черными, руки сжаты в кулаки и опущены вдоль тела.
— Бэрронс, я…
— Спокойной ночи, мисс Лейн.
26
— Разве нельзя было взять что-нибудь побыстрее? — жаловалась я, пока мы огибали брошенные машины и уворачивались от МФП, то есть тащились черепашьим шагом.
Бэрронс покосился на меня.
— Сегодня все Охотники заняты.
— Ну хоть на газ ты можешь нажать? — проворчала я.
— И влететь в какой-нибудь МФП? Они движутся, уточняю на тот случай, если вы не заметили.
Я это заметила, и это казалось мне крайне нечестным. Статичные порталы были предсказуемы, но последние два МФП на нашем пути в ирландскую глубинку не были закреплены и парили в нескольких футах над землей, подгоняемые ветром. Было довольно сложно не попасть в стационарный МФП. Но попытки уклониться от дрейфующего портала напоминали маленькие танцы, которые порой случаются на улицах: вы сталкиваетесь с кем-то и одновременно с ним шагаете то влево, то вправо, пытаясь друг друга обойти. Вот только в случае с парящими МФП казалось, что они хотят танцевать. Хотят вас обнять. И проглотить.
— Чтобы оторваться от последнего МФП, нам понадобилось сорок минут.
Беда в том, что выбраться из них непросто. Как только портал проглатывал добычу, он, казалось, хитро изменялся, пряча место входа. Чтобы нащупать выход, нужно было потрудиться.
