Этот разговор был далеко не первым, и Аля устала приводить
одни и те же аргументы и произносить одни и те же слова. То ли Дина успевала
все забыть, то ли эти разборки доставляли ей удовольствие, Элеонора Николаевна
не понимала и с обреченной покорностью вела на протяжении двух лет одни и те же
дискуссии со странноватой племянницей. Обычно в этом месте, после предложения
нанять домработницу, дискуссия прекращалась. Так случилось и на этот раз.
- Ладно, извини, - пробормотала Дина. - Но ты можешь
дать мне слово, что идешь не на случку?
Вот оно. Кажется, догадки Элеоноры были правильными.
Интересно, Динка действует обдуманно, сознательно или чисто интуитивно,
опираясь только на то, что подсказывает подсознание? «Дать слово». Дай мне
слово, а потом его выполняй. Я заставлю тебя дать слово, а потом буду висеть
над душой, требуя его выполнения, Ты будешь делать то, что я хочу. Ты будешь
плясать под мою дудку. Я зажму тебя в жесткий колючий кулак, и никуда ты не
денешься. Вы меня не любите и хотите от меня отделаться, но я вам этого не
позволю. Похоже, то, о чем Аля говорила недавно матери, обретает видимые
очертания.
- Я никому никаких слов не даю, - твердо произнесла
Элеонора Николаевна. - Тебе придется просто поверить мне.
- А если я проверю?
Ну конечно. Она проверит. Учет и контроль. За каждым шагом.
И сколько так может продолжаться? Если девочку вовремя не остановить, она
превратит жизнь своих близких в ад. Но как ее остановить? Пойти на открытый
конфликт? А как же Андрей? Ему и без того несладко. И кроме того, есть еще одно
обстоятельство, которое нельзя не учитывать: психика Дины. Здорова она или
расстроена? И как девочка поведет себя, если начать с ней войну? Не станет ли
она опасной?
- Проверяй, - Аля равнодушно пожала плечами. - Ты
можешь даже пойти вместе со мной и убедиться, что я иду в храм. Может быть,
тебе после этого надоест блюсти мою нравственность,
Она демонстративно отвернулась к раковине и принялась мыть
посуду, давая понять, что говорить больше не о чем. Дина еще немного посидела
на кухне и ушла к себе.
Ближе к одиннадцати вечера Элеонора Николаевна начала
собираться.
Достала, из шкафа единственную длинную юбку, купленную
специально для посещения церкви в позапрошлом году, когда познакомилась с Инной
Шустовой из соседнего дома. Свободная, из шелка с вискозой, темно-коричневая, с
еле заметными бежевыми полосочками-штрихами - никогда подобная вещь не
появилась бы в ее гардеробе, если бы не Инна. И в храм Аля ни за что не пошла
бы, если бы не Инна, нуждающаяся в поддержке, а чаще просто в присутствии
приятельницы. Элеонора Николаевна была твердой сторонницей внутренней честности
в религиозных делах, глубоко верующей себя не считала и церковь не посещала,
полагая, что Божьи заповеди можно и должно соблюдать и не будучи
воцерковленным, а стоять на службе и делать вид, что идешь в ногу со временем,
отменившим обязательный атеизм и введшим в моду показное православие, считала
для себя неправильным. Однако ради соседки пришлось отступить от принципов.
В первый раз это случилось в позапрошлом году, на Пасху,
когда Инна вдруг заговорила о том, что если Христос воскрес, то, может быть, и
ее Танечка воскресла, и надо бы пойти если не на службу, то хотя бы на Крестный
ход и помолиться о вознесшейся душе ее девочки.
- Сходи, - согласилась тогда Элеонора.
- А ты со мной пойдешь? - робко и в то же время как-то
настойчиво спросила Шустова.
Аля растерялась.
- Не знаю. Я никогда не ходила.
- Ну пожалуйста, Эленька, пойдем со мной, а? Мне одной
так одиноко, так тоскливо…
Але казалось, что для общения с Богом компания не нужна, но
отказать она не смогла, уж очень жаль ей было соседку, потерявшую дочь.
Она купила длинную юбку, ибо среди ее вещей не нашлось
ничего подходящего для посещения церкви, юбки были слишком короткими, а в брюках,
как ей сказали, нельзя. И в одиннадцать вечера они с Инной Шустовой пришли на
Пасхальную службу. Сперва Але было не по себе, она даже перекреститься не
смогла - не умела, привычки не было, просто стояла и думала о своем, изредка
поглядывая на подругу - как она? Не плачет ли? Не нужно ли вывести ее,
успокоить, накапать валокордина, который Элеонора Николаевна предусмотрительно
захватила с собой вместе с реланиумом и какими-то спазмолитиками. В какой-то
момент ей показалось, что Инна сейчас упадет в обморок: та сильно побледнела и
покачнулась, и Аля подхватила ее под руку и прижала к себе. В храме было душно,
и подруге могло стать плохо не от сердечной боли, а от недостатка кислорода. Но
Инна устояла на ногах, только глубоко вздохнула и отерла лоб ладонью. Когда
вышли на воздух, Инна отдышалась и вместе с хором неуверенно подпевала:
«Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробе живот
даровав».
- Вот видишь, - прошептала она Элеоноре, прикрывая
рукой от ветра пламя тоненькой церковной свечи, - так и говорится: тем, кто
умер, он даровал жизнь. Как ты думаешь, это правда?
Элеонора Николаевна никак не думала, она была очень далека
от религии, но в утешение подруге ответила:
- Давай будем надеяться, что правда.
Они обошли вместе с Крестным ходом вокруг храма и снова
вошли внутрь, чтобы простоять уже до окончания службы.
- Знаешь, Эленька, а мне полегче стало, - сказала
Шустова, когда они прощались во дворе перед тем, как разойтись. - Правильно я
сделала, что пошла. И тебе спасибо огромное за то, что ты была со мной. Мне в
какой-то момент даже показалось, что Танечка со мной рядом шла вокруг церкви и
пела, тихонечко так, тоненько. У нее голосок такой высокий был…
Она зарыдала так горестно, так горько, что у Элеоноры тоже
слезы навернулись на глаза. Инна все не успокаивалась, рыдания становились
громче и уже перешли в истерику, на них оглядывались немногочисленные жильцы
стоящих вокруг двора домов, возвращающиеся со службы. Аля нащупала в кармане
упаковку реланиума, выдавила две таблетки и буквально силой засунула подруге в
рот. Усадила на скамейку и просидела с ней еще добрых минут сорок, пока та
окончательно не успокоилась.
На следующий год Шустова снова предложила вместе пойти на
Пасхальную службу. И хотя с гибели Тани прошло уже больше года и Инна стала
заметно спокойнее, Элеонора Николаевна не рискнула, помня о той истерике,
оставлять ее одну. Надела длинную юбку, покрыла голову шелковым длинным шарфом
и пошла в храм. И в этом году пошла. А как откажешься? Какая-никакая, а традиция,
да и голос у Инны, когда та звонила и приглашала пойти вместе, был таким
испуганным, робким, словно ее собирались одну отправлять на муку мученическую.
Встретиться договорились во дворе без десяти одиннадцать, до
церкви совсем близко, минут пять пешком. Когда Элеонора Николаевна вышла из
подъезда, Шустова уже ждала её, сидела на той самой скамейке.
Аля машинально сунула руку в карман плаща, проверила
таблетки - на месте, и маленькая плоская алюминиевая фляжка с водой тоже там,
на всякий случай взяла, ведь иногда для того, чтобы успокоиться, достаточно
просто сделать несколько глотков воды, и можно обойтись без лекарств.
