Он медленно кивнул, не отрывай глаз от чего-то очень
интересного.
Настя обернулась, чтобы посмотреть, что же эти такое, но не
увидела ничего, кроме казенной стены, казенного шкафа и казенной поцарапанной
двери.
- Ты меня осуждаешь? - виновато спросила она. Коротков
помотал головой, что должно было означать отрицание.
- Презираешь, да?
- Аська, прекрати. Ты права. Тебе надо подумать о себе,
а не обо мне. Просто я не представляю, как я справлюсь без тебя. Слушай, а
нельзя как-нибудь отодвинуть это дело, а? Ну хоть подожди, пока Афоня из
отпуска выйдет, мне тогда гораздо легче будет.
- Не могу, Юрочка, честное слово. В учебных заведениях
июль и август - мepтвый сезон, ученый совет не собирается, заседания кафедры проводятся
крайне редко, а то и вовсе не проводятся. Бумажки собирать и подписывать дохлый
номер, то один чиновник в отпуске, то другой. Если я ухожу с пятого апреля, тo
y меня есть шанс успеть все, что я запланировала, а если я буду ждать Афоню,
который появится только в середине мая, то я совершенно точно ничего не успею.
- Афоня не будет отгуливать весь отпуск целиком,
наверняка вернется через пару недель.
- Не надейся, солнце мое, он не вернется. Он не
понимает, что с нашим министерством будет через месяц, и на всякий случай
использует отпуск целиком, а то вдруг потом не удастся. Новый министр - темная
лошадка, никто не знает, чего от него можно ожидать.
- А мне показалось, он нервничает и хочет держать руку
на пульсе, - заметил Юра.
- Вот тут ты прав, он хочет быть в курсе, только
работать при этом он не хочет. Наш Афоня далеко не уедет, даже, наверное,
пределы Москвы не покинет, будет сидеть на телефоне и держать нос по ветру,
может быть, и сюда пожалует, в кабинете запрется и будет решать свои личные
проблемы. Только из отпуска он не отзовется и работать не будет, на это не
рассчитывай. Тебя может спасти только убийство председателя Госдумы, вот тогда
Афоню точно, выдернут на службу. Но и тебе небо с овчинку покажется.
- Типун тебе на язык, - перепугался Коротков. - Ты что
такое говоришь-то? Накаркаешь еще. Ладно, я уж сам как-нибудь… Но я все равно
буду тебе звонить. И приезжать к тебе буду.
- Не будешь.
- Буду. Никуда ты от меня не денешься.
- Я тебя не пущу. Дверь не открою.
- Напугала… Чистяков откроет.
- Он не откроет, я его предупрежу. И к телефону
подходить не буду. И мобильник выключу.
- Слушай, не вредничай, а? Ты о своей жизни заботишься
- вот и заботься, а я о своей тоже, может, хочу позаботиться. И если мне нужен
будет твой совет, твои мозги или хотя бы просто твои уши, я их все равно
получу, хочешь ты этого или нет. Усвоила?
- Усвоила, - покорно ответила Настя. - А глаза не будут
нужны? Или другие части тела?
- Не дерзи начальнику, мала еще. Иди поцелуй дядю в
щечку и шлепай отсюда, не мешай старшим по званию работать.
Настя подошла к нему, поцеловала в макушку, в самую
серединку, где светилась проплешина. От Короткова пахло немытыми волосами,
усталостью и безысходностью.
- А ты все-таки не дал мне слово.
- Какое еще слово?
- Честное. Что не будешь дергать меня и грузить работой
ни за что на свете, что бы ни случилось.
Он снова снял очки и принялся внимательно их рассматривать.
- Ирка собирается на Пасху на Крестный ход идти, -
задумчиво произнес он. - Хочет, чтобы я с ней пошел. В Елоховский собор.
Сходить, что ли?
- Ты же некрещеный. И неверующий.
- Вот я и думаю… Раз я некрещеный, то в храм мне
входить нельзя, так что на службу я в любом случае не пойду, а если снаружи
постоять, то, наверное, можно. Или как? Не знаешь, какие там правила?
Настя сначала втянулась в дискуссию, но почти сразу поняла,
что Юркин маневр удался вполне. Не даст он ей никакого честного слова и даже не
собирается это обсуждать.
* * *
Лиля Стасова давно избавилась, от лишнего веса,
обременявшего ее детские годы бесконечными обидами на одноклассников,
оттачивавших на ее толстенькой фигурке свое неуклюжее остроумие. Она, конечно,
была девушкой крупной, но уж никак не толстой, однако жить продолжала еще по
тем, детским, правилам, согласно которым она, Лиля, является эталоном
непривлекательности и заинтересовать мало-мальски симпатичного мальчика ни при
каких условиях не сможет. И это при том, что у нее было очаровательное лицо,
милые ямочки на щеках, появляющиеся, когда она улыбалась, хорошие зубы и густые
темно-русые вьющиеся волосы, каскадом спадающие на красивые округлые плечи.
Лилина мама, во времена сияющей молодости слывшая одной из самых сексапильных
дам в мире кино, обладательница миндалевидных зеленых глаз, невероятных ног и
столь же невероятной груди, почитала себя единственным эталоном красоты и
искренне считала уродством все, что этому эталону не соответствовало. А
поскольку маленькая круглоглазая толстушка Лиля ему уж точно не
соответствовала, то девочке с детства было внушено, что она некрасивая, но зато
умненькая и очень способная.
С этим самоощущением Лиля и дожила почти до восемнадцати
лет, свято уверовав в собственную непривлекательность и утешаясь выдающимися
успехами сначала в школе, а теперь в институте, где исправно занималась,
намереваясь получить профессию юриста, специализирующегося в области
договорного права. Владислав Николаевич Стасов, Лилин отец, и его вторая жена
Татьяна при каждом удобном случае пытались объяснить девушке, что она не просто
симпатичная, а очень даже хорошенькая, аппетитненькая и привлекательная, но все
было без толку.
- Вы просто меня утешаете, - очень серьезно отвечала
Лиля. - Не надо меня обманывать, я вовсе не страдаю от своей некрасивости, у
меня нет никаких комплексов. Когда я закончу учебу и получу диплом, то через
пару лет буду столько зарабатывать, что мужики в очередь выстроятся, чтобы на
мне жениться. Каждому свое.
Стасов и Татьяна приходили в ужас от таких пассажей, им
совсем не хотелось, чтобы девочка ощущала свою ценность исключительно в
качестве денежного мешочка, но пущенные в детстве ростки развились в такую
корневую систему, что удалить сорняки из девичьего сознания одним легким
движением руки никак не удавалось. Мерзкое растение надо было методично травить
разными кислотами, но это могло бы быть возможным только при длительном
ежедневном общении. А жила Лиля с матерью, к отцу и Татьяне наведывалась
нечасто, хотя и регулярно звонила, так что организовать систематическое
воздействие на ее искривленное сознание никак не получалось.
В пятницу, после третьей лекционной пары, Лиля до закрытия
просидела в библиотеке института, старательно конспектируя монографию,
указанную в методичке к семинарскому занятию по теории права. В диспозициях и
санкциях она разобралась довольно быстро, на гипотезах же застряла надолго,
потому что никак не могла взять в толк, зачем это понятие нужно, если в
законодательных актах оно не облекается в словесную форму. Монография была
старой, написанной еще в тысяча девятьсот шестьдесят каком-то там году, но
профессор, читающий лекции по теории, настаивал на том, чтобы студенты
непременно с ней ознакомились, дабы понять движение теоретической мысли и
развитие науки за последние полвека.
