— Да. Ты знаешь, что значит это «кое-что». Альбомы с фотографиями, разные, теперь бесполезные, документы вроде свидетельств о рождении родственников Морриса, мой старый паспорт, свидетельства о смерти моих родителей, бумаги о твоем удочерении. И некоторые вещи, имеющие отношение к твоей родной матери.
Мириам тряхнула головой.
— Бумаги о моем удочерении… Зачем бы они понадобились мне? Им в обед сто лет, и никакой матери, кроме тебя, у меня никогда не было. — Она свирепо взглянула на Айрис. — Тебе никто не позволит выставить меня отсюда!
— Ну-ну! Кто сказал, что я так разгулялась? Я всего лишь представила себе, что ты вдруг захочешь не упустить шанс. Вдруг захочешь проследить свою родословную. Эти вещи принадлежат тебе, и я подумала: прошло уже достаточно времени, тебе пора получить их. Знаешь, я храню даже старые газетные вырезки. В свое время было много шума. — Мириам состроила гримасу. — Я знаю, что это тебе не интересно, — умиротворяюще сказала Айрис. — Ну, уважь мой каприз. Там стоит коробка.
— Коробка?
— Обувная коробка, розовая с зеленым. Стоит на второй полке секретера, за которым работал отец. Наверху, в спальне для гостей. Доставь мне удовольствие, снеси ее вниз. Сделаешь?
— Только ради тебя.
Коробку Мириам отыскала достаточно легко. Когда она взяла ее и, принюхиваясь к запаху нафталина, несла вниз, в гостиную, внутри что-то погромыхивало. Айрис вновь взялась за вязальный крючок и теперь рьяно вытягивала петли.
— Доктор Хейр прописал мне вязание, — сказала она, не поднимая глаз. — Помогает сохранить координацию рук и глаз.
— Понятно. — Мириам положила коробку на диван. — Что это будет?
— Вязаный чехол на бутылку Клейна. — Мириам прыснула, и Айрис, будто защищаясь, подняла глаза. — Ну да, тебе смешно! А я пытаюсь хоть как-то развлекаться в этом сумасшедшем, вывернутом наизнанку мире.
— Вы с отцом… — Мириам сделала рукой такое движение, будто отмахивалась. — Вы оба из вывернутых наизнанку людей.
— Скажи уж прямо — с открытым сердцем, да? — чуть вызывающе поддакнула Айрис. — Те, кто отказываются все держать в себе, живут для других и… — она огляделась, — и вот так встретили старость. — Она фыркнула. — Останови меня, а то опять… начну вспоминать прошлое. Открой коробку!
Мириам подчинилась. Коробка была до половины заполнена пожелтевшими, тщательно сложенными газетными вырезками и пожухлыми фотокопиями газетных статей. Еще там был бумажный пакет, несколько документов и листы явно канцелярского происхождения, которые и составляли основное содержимое.
— То, что лежит в пакете, полиция нашла у твоей родной матери, — пояснила Айрис. — Личные вещи. Им следовало бы хранить их как вещественные доказательства, но никто не собирался долго заниматься расследованием, и через некоторое время эти вещи передали на хранение Моррису. Там есть медальон твоей матери… Думаю, теперь его стоит хранить в безопасном месте; мне кажется, он очень дорогой. А газеты — настоящий ужас. Ужас.
Мириам развернула самый верхний лист; он от времени стал слегка потрескивающим и шелестел, пока она читала. НАЙДЕНА ЗАКОЛОТАЯ НОЖОМ НЕИЗВЕСТНАЯ ЖЕНЩИНА. РЕБЕНОК ВЗЯТ ПОД ОПЕКУ. Заметка вызвала у нее очень странное ощущение. Разумеется, она давно знала об этом, но сейчас испытывала такое чувство, как если бы впервые заглянула в книгу истории, в которой все события преподносятся как борьба добра со злом.
— И они все еще не знают, кто она была? — спросила Мириам?
— А зачем? — Айрис странно взглянула на нее. — Иногда дело открывают заново, если обнаружились новые доказательства или сделан анализ ДНК, но по прошествии тридцати двух лет большинство свидетелей либо разъехались кто куда, либо умерли. Полицейские, которые тогда вели это дело, должно быть, уже на пенсии. Вероятно, так ничего и не прояснится, если не появится какая-нибудь новая нить. Ну, скажем, найдут другое тело или кто-то многие годы спустя признается в преступлении. А так — это просто неприятное происшествие, какие время от времени приключаются с людьми. Единственным необычным обстоятельством в этом деле была ты. — Она с любовью посмотрела на Мириам.
— Почему двум радикалам, участникам антивоенных протестов и тому подобной чепухи, один из которых к тому же — проживающий здесь иностранец, позволили удочерить ребенка?.. — Мириам покачала головой и усмехнулась. — Уж не думали ли они, что я заставлю вас попритихнуть и остепениться?
— Возможно, возможно. Но не припомню, чтобы в агентстве по усыновлению нас расспрашивали о политике… В те дни взять ребенка в семью было гораздо легче. Нас не расспрашивали подробно о нашем прошлом, только спросили, женаты ли мы. И газетные вырезки мы в то время не хранили. Моррис купил, их гораздо позже, для архива.
— Ну хорошо. — Мириам переложила вырезки, накрыла коробку крышкой и теперь пристально разглядывала ее. — Давняя история.
— Знаешь, если бы ты захотела расследовать ее… — Айрис вновь устремила на нее острый и твердый как алмаз взгляд — проницательный «дознавательский» взгляд, который тщетно пыталась выработать у себя Мириам для интервью с «трудными» объектами, — уверена, журналист с твоим опытом сделал бы это лучше, чем тупой полицейский, выполняющий рутинную работу. Как тебе кажется?
— Мне кажется, я должна сделать совсем другое: помочь своей настоящей матери, чтобы ее задумки не свели ее с ума раньше, чем она поправится, — не задумываясь ответила Мириам. — Есть более неотложные, более близкие тебе вещи: не остыл ли чай и есть ли на кухне свежие булочки. Почему бы нам не отложить копание в мертвом прошлом до лучших времен?
Розовые домашние тапочки
Мириам медленно ехала обратно. В смятении она старалась кивать в такт мерному движению дворников по стеклу. Дорога, как всегда, была отвратительной, но гадости ей в голову больше не лезли.
Наконец она остановилась на привычном месте и чуть сутулясь, словно защищаясь от непогоды, пробежала к входной двери своего дома. Как обычно, ее ключи все перепутались между собой. И почему это всегда случается именно когда я спешу? Войдя, Мириам вытряхнулась из плаща и жакета — примерно так новорожденная моль выбиралась бы из промокшего кокона, — повесила их на вешалку, пристроила сумочку и чуть намокшую коробку на старый телефонный столик, нагнулась, чтобы расстегнуть тесные сапоги и освободить ноги от напряжения и скованности, потом, напялив разношенные розовые тапочки, с наслаждением пошевелила пальцами и заметила, что лампочка автоответчика мигает.
— Для вас есть новые сообщения, — нараспев сообщила она себе, с легким оттенком нездорового облегчения оттого, что оказалась дома. — К черту. — И Мириам отправилась на кухню к кофеварке, а затем понесла полную кружку кофе в «берлогу» — маленький рабочий кабинет.
«Берлога» в этом пригородном доме когда-то была столовой — прямоугольное пространство, связанное аркой с гостиной, а «раздаточным» окном — с кухней. Теперь эта комната превратилась в небольшой кабинет, где вдоль двух стен выстроились книжные шкафы, а к третьей примыкал массивный обшарпанный стол. Четвертая стена, с рядом высоких, начинавшихся от пола окон, выходила на плоскую крышу с тыльной части здания. Дождь оставлял на стеклах извилистые, медленно ползущие следы, выбивал брызги из почти заполненных водой керамических горшков, стоявших снаружи. Мириам водрузила кружку на груду хлама на столе и нахмурилась, изучая результат.
