— Найти. И убить. Последнего Дракона, сдерживающего этот мир.
Вику опять интересно — если княгиня считает Драконов нематериальными сущностями, то, как она представляет себе процесс их умерщвления?
— Сколько можно их убивать? — Убийце неинтересны слезы девушки. — Пусть все идет своим чередом.
— Нельзя. Так нельзя. Вся ветка измерений. И мой мир в том числе. По крайней мере — изменится до неузнаваемости. Чем мой мир провинился перед Безграничным? Только тем, что растет из одного узла с этим, неправильным?
Вик про себя изумленно присвистнул. А Убийца никак не отреагировал, хотя, возможно, себе на уме, тоже что-нибудь подумал.
— Что мне до твоего мира? Он так хорош?
Каково оно — уболтать того, кто уже устал говорить и делать?
— Он — мой! Я сделаю для него все!
Идеалистка.
— Знаешь доисторическую легенду о Че? — вдруг спросил Убийца.
Кто бы мог подумать — он тоже любитель нудных восточных мудростей…
— Нет? Неудивительно. Ну вот — он стал кумиром еще при жизни. Символом, иконой. А кончил плохо — глупо, нелепо и, по большому счету, ничего не добившись. Но после смерти стал богом убийц и фанатиков. Так всегда случается… что бы ты ни делал… кончится все абы как… и поступки твои… извратят до неузнаваемости… твои же соратники. Отстаньте от меня, а?
Венедис злится. Хороша, чертовка, в ярости.
— Не отстанем. Назови цену.
Перешла на «ты» — опустила во мнении.
— Цену… а ты сможешь вернуть мне жену, детей, друзей, мой мир?
— А тебе это нужно?
Ох, поспешил Старьевщик недооценить свою спутницу, сильно поспешил. Убийца думает. Цена, она есть у всякого. Даже если этот всякий о ней давно забыл. Или не знает.
Все молчат, пока Убийца думает.
— Нет… наверное, уже нет. А сможешь доставить туда?
Человек указывает в окно, там, в почти безоблачном к вечеру небе, на юго-востоке, бледная точка. Венедис смотрит, узнает. Там, на хребте Каменного Пояса, она была строго на юге.
— Ее нет на звездных картах моего мира.
— О, это особенная звезда.
— Твоя родина?
— Моя родина здесь. Отправишь?
— Практически… невозможно удаляться от тверди на такие расстояния.
— Да ну? Слабаки. А что ты тогда мне дашь?
Теперь думает Венди. От ее ответа зависит все.
Что мог Вик, сделал — расшевелил, что может девушка — узнать единственное нужное слово.
Деньги? Для человека, лучше других понимающего эфемерность платежных систем.
Месть? Давно отказавшемуся от претензий и не простившему только себя самого.
Слава? Воину ста тысяч последних битв, осознавшему ничтожность любой победы.
Знания? Забывшему много больше, чем известно сейчас самому ученому из мужей.
Власть? Познавшему ответственность за судьбу миллиардов.
Женщины? Тому, кто уже не в силах терзаться потерями.
Жизнь? Смерть? Что?
Очень непросто торговаться с Героем.
Вик тоже погрузился в размышления. А ему, например, оно все надо? Механист ведь тоже оказался здесь из-за чего-то. Чужой мир или свой — мало их было, апокалипсисов? Одним больше, одним меньше.
— Помнишь Зеленое Небо? — решился Старьевщик.
Убийца рассеянно кивнул.
— Человечество тогда и на самом деле должно было погибнуть?
— Никто никому никогда и ничего не должен.
— А знаешь, почему все обошлось?
— Я знал безумца, который считал, что приложил к этому руку.
Конечно, из рассказов Дрея Палыча механист был в курсе, что они, Убийца и Учитель, встречались уже после запуска Машины и гибели Танцующей.
— Не безумца — человека. Остановили тогда звездный ветер — люди. И сейчас, какая бы там хрень ни предвиделась, разберемся сами. Без тебя. А ты оставайся. Мы завтра уйдем — что-то в лом на ночь собираться.
Перегнул, нет?
Хозяин дома грустно вздохнул:
— Ты не представляешь себе глубины связей между событиями, о которых говоришь.
— Я действую.
— Понтуешься.
Вику было чрезвычайно любопытно — когда он встанет и пойдет наверх, последуют ли за ним его спутники?
Поднялись и последовали. И Венедис, и случайный попутчик Килим.
— Эй, — свистнул вдогонку Убийца, — я могу отвести к последнему Дракону. А там уж вы сами решайте, что с ним делать. Но от меня отцепитесь. Сойдет?
Венедис сжала кулак и с благодарностью посмотрела на Старьевщика.
— Молодец, — прошепчет потом Венди, тихо-тихо, только механисту. — Под дешевым соусом, но ты его зацепил за живое.
— Чего это — под дешевым? — слегка обидится Вик.
Старьевщика-то и самого несколько смущало, что понты в его тираде хозяин распознал на полуслове. А после все равно повелся. Но мало ли…
Венедис же внимательно посмотрит в глаза и догадается — Вик не в курсе. Дурак, действующий по наитию. Она улыбнется, но совсем не разочарованно — восхищенно:
— Ты не понял, чем взял… Убийца… он… до сих пор… хочет считать себя…
И только тогда даже до механиста дойдет. Это же очевидно — шкатулка, неваляшка.
— Человеком?
— Да.
Я уже считал, что избавился от снов, а тот, в нартах — случайность, выдавленная на поверхность сознания тряской упряжки. Но нет.
Я смотрю, как ребенок с детской беспощадностью тащит к себе змия. Змий пытается вырваться, но его тело покрыто слишком толстым слоем одеревеневшей корки — он неповоротлив и медлителен. Он оставляет грязные разводы, а его белесые отростки — полосы слизи. Ребенок тоже не так ловок — у него проблемы с координацией и глаза смотрят один вниз и влево, другой — вверх и вправо, но ребенок все-таки быстрее. Он стискивает в ладони это ожившее, беспомощно выкручивающееся корневище, и мне жаль, искренне жаль змия, потому что я знаю, как жестоки могут быть дети.
Змий шипит, или это так протестующее скрипит его кора-кожа — ребенок берет узловатое тело второй рукой и сгибает в корявую окружность.
Мне казалось, змий не настолько эластичен, но утолщенная часть — голова — теперь касается более тонкой — хвоста. Местами кожа трескается, и я могу наблюдать гнилостно-зеленоватое змеиное нутро. Еще там копошатся какие-то личинки. Но не это главное. Кольцо сжимается, тонкая часть поглощается утолщенной, ребенок улыбается и давит все сильнее, а то, что находится в его ладонях, отчаянно визжит на границе слышимости.
