Богдан останавливается, чтобы поправить какую-то лямку, и когда выпрямляется, я вижу застывшие в миллиметре от его затылка клыки-жвала. Костяные лезвия с зубцами длиной в фалангу, глянцево блестящие от слизи, каждый, как мой палаш, — огромные ножницы, раскрытые по сторонам от висков Убийцы. Один щелчок — и голова, разбрасывая веер кровавых брызг, превратится месиво костей и мозга.
Мы неподвижны — среди скопления древесных стволов я теперь могу опознать ветви-лапы, ростки-щетину и прутья-вибриссы. Дракон, маскирующий цвет тела, немного в стороне над нами и сбоку-позади Убийцы. Достаточно большой, если только я не принимаю настоящее дерево за участки его тела. Такие громоздкие создания не должны передвигаться настолько бесшумно. Может, он ждал нас, затаившись, рассматривая иссиня-шагреневыми глазами и отражая блики костра матовой броней, покрывающей голову, шею, все тело?
Панцирь покрыт замшелыми наростами — это что, тоже элемент маскировки?
Оказывается, многое можно увидеть, пока размышлял — успею ли выстрелить прежде, чем застывшее вниз головой существо атакует, и причинит ли ему мой выстрел какой-нибудь вред? Убийца смотрит в другую сторону — не видит нависающей угрозы. Тянусь одними пальцами к стрельбе.
— Ну что? — не оборачиваясь произносит Богдан. — Пришли убивать — дерзайте!
— Но это же совсем не дракон, — возражает Венедис.
Убийца оборачивается, кривит нос, как от неприятного запаха, но в остальном игнорирует жвала вблизи от своего лица.
— А чего ты хотела — огнедышащего варана?
Все-таки драконы бывают разные.
И оленину можно приготовить по-всякому. Два основных варианта — вкусно и плохо. Можно вымочить в уксусе, поджарить на углях или тушить в глиняном горшке. В сметане. Получится — пальчики оближешь. Но для этого необходимо время.
Если же отхватить от замороженной туши ногу, наспех опалить-соскрести шкуру и подержать над открытым огнем, лишь поливая рассолом, в котором, кроме упомянутой соли, никаких приправ, — как получить тающее во рту ароматное лакомство? Практически невозможно. Поэтому то, что сейчас ели гости Дракона, было отвратительно на вкус.
Вик с удивлением заметил, что он всего ничего на воле, да и то — не в самых комфортабельных условиях, а уже начинает привередничать в пище, впрочем, еда — это необходимая организму энергия, а удовольствие от нее — признак не всегда позволительной роскоши. Механист самозабвенно вгрызался в подгоревшее и пересоленное жесткое мясо, искоса поглядывал на спутников. Килим поглощал яство вежливо, но по всему было видно, что с большим удовольствием настрогал бы сырой оленины тонкими ломтиками, присыпал бы солью и не мудрствовал бы с обжигом. Сырое мясо — продукт небезопасный для цивилизованных желудков, оттого Венедис о подобном мечтать не смела. Но и предложенную стряпню есть, видимо, не смогла — отложила в сторону.
Зато Убийца работал челюстями за себя и за всех остальных — бесстрастно, словно вкусовые рецепторы у него отсутствовали напрочь. Не кривился и не причитал, еще бы — ведь он сам и был автором этого кулинарного шедевра.
Вкус — вдруг понял Старьевщик — вот чего недостает Богдану. К настоящему, к будущему да и, наверное, к прошлому. К жизни. Иначе откуда бардак в его доме, давно остывшая кузница, рваный кожух и вот этот, с одного бока подпаленный, с другого сырой, с кровью, кусок оленины — наглядный пример отношения Убийцы к окружающему? Дегенерация вкуса.
Дракон, понятное дело, ничего есть не стал. Свою, оставшуюся трехногую часть оленя он по-хозяйски выпотрошил, причем под его когтями замороженная плоть расползалась, как мокрая бумага, затем окунул тушу в стоящий на огне здоровенный чан с чем-то вязким и дурманно пахнущим — именно тем запахом, который задавал общий ароматический тон в логове. Через минуту извлек и принялся неспешно вращать в своих клешнях, наматывая липкое содержимое емкости на добычу, как карамель на палочку, время от времени поправляя что-то жвалами и сдабривая процесс слюной-слизью.
Может быть, еще и от этого зрелища испортился аппетит у троих гостей. Дракон же людского присутствия нисколько не смущался — закончил с оленем, причем на выходе у него получился бесформенный смолистый комок, и метнулся наверх, приладил добычу где-то под потолком, где виднелись грозди похожих консервов. Что-то говорило Старьевщику, и это не прибавляло лояльности пищеводу, что конечный продукт будет напоминать на вкус, цвет и запах вогульский копальхем, провалявшийся в болоте сотню лет.
Вообще Убийца с Драконом вел себя странно — никак. Не обмолвились даже словом, и каждый сразу занялся своим делом — по-разному, но приготовлением одинаково несъедобной пищи.
— Когда он заговорит, ты обделаешься, — объяснил Богдан молчаливость Дракона. — Инфразвук.
Где там понять примитивным организмам, что существа более высокого порядка говорят всем: телодвижениями, запахами, касаниями, вкусом выделяющегося секрета и даже вне материальных органов — чувствами. И всем возможным диапазоном звука — естественно.
— Иерархическая логика, — продолжит потом Убийца, объясняя безразличное поведение твари. — Ему тяжело выделить единицу из массы, Даже если этой единице суждено снести его голову. — Он принц, его предначертание — трахать свою богиню, а уж она пусть трахает всех остальных. Он вне общества, он поэт, когда он кончает — тащится весь улей. Проводник благодати — встал в очередь, сунул-вынул и отдыхай до следующего захода. Все остальное похеру. Мы принесли пожрать, формальный статус соблюден — ему на нас начхать, и нам должно быть аналогично.
— А если мы пришли убить? — уточнит Старьевщик.
— С инстинктом самосохранения у них все запущено, а на то, чтобы бить врагам морды, рождаются солдаты. Когда производитель по возрасту уходит на пенсию, его всем роем празднично жрут. Оттого непротивление фатальности у принцев заложено в программу. Только валить их трудно — броня крепка и танки быстры. Ну и наоборот — такому человека ухлопать, что жвала размять. Даже если в экспериментальных целях, без всякой агрессии. Или нечаянно. Вроде как гнуса отогнать.
Еще Богдан расскажет, что Драконы хоть и не плюются искрами, но к огню исключительно неравнодушны. Если люди имеют привычку омываться водой, то Драконы гигиену блюдут в пламени, оттого костер в их логове — это как водопровод в приличном доме. Моющийся Дракон — еще то представление. Якобы некоторые продукты жизнедеятельности у него выводятся через поры, как пот, и обладают горючими свойствами. Ежедневный моцион отжига сопровождается разноцветными фейерверками.
И в питании Дракон привередлив дальше некуда, не в смысле предпочтения девственниц — он вообще ни к какой доступной еде напрямую не приспособлен. Но жрать, как ни парадоксально, умеет все — по усложненному циклу. Потому что в желудке присутствует специальный вид микроорганизмов, или бактерий, или каких-нибудь грибков. Вот те переварят любую органику — вопрос только времени. Домашнюю — в пределах кишечника, а чуждую — во внешней фазе.
Чан, который всегда томится возле огня, это оно и есть — среда (Венедис, когда узнала, постаралась отодвинуться насколько возможно): дерьмо, желудочный сок и прочие выделения, насыщенные нужным симбионтом. Без такой емкости Дракон оголодает, для него здесь любой харч неподъемен для организма. Поэтому Дракон тяготеет к оседлому образу жизни. Зато и выживать, способен в любых условиях. Если припрет, может даже бревно в чан окунуть и дождаться, когда оно станет удобоваримым. Приспособляемость невероятная.
