Хозяин мастерской тем временем закончил осмотр пострадавшей машины и вразвалочку подошел к напряженно ждущей вердикта Ирке. Не любила она автомехаников. Особенно сильно пьющих.
– Починить-то можно, только вот какое дело…
Он с намеком посмотрел на Ирину. Она игнорировала говорящий взгляд, отреагировав недовольным отрывочным:
– Да?
– Полбанки – и все моментом сделаю! – наконец разродился хозяин мастерской.
– И пол-литры тебе хватит? – внимательно оглядев этого, как его там… а, Валентина, осведомилась Ирка.
– С походом! – оживленно заблестев припухшими глазками, засуетился мужичишко.
– Ну-ка зайдем в мастерскую, чтоб публика не глазела, – заинтриговала его Ирина.
– Да момент. С удово…
Мужичишко поперхнулся, потому что, как только они зашли в полутемный амбар мастерской, жесткие и крепкие кулачки сжали ворот его замурзанной куртенки, спина больно впечаталась в стенку, а совсем рядом с его глазами злобно засверкали глаза этой сумасшедшей молодухи.
– Знаешь? Как? Укладывать? Линолеум? – И с каждым словом шмяк об стенку.
– Ты что… ты это пусти. Слушай, ты что?
– Я тебя спросила. Ты знаешь, как укладывать линолеум? Бетон скоблить умеешь?
– Какой бетон, какой линолеум? Ты что, пусти, дышать трудно!
– А я знаю. Сама в папашкиной квартире линолеум меняла. Знаешь почему?
– Да отпусти ты меня, сдурела, что ли?
Тут Валентин испугался того, что ляпнул. Он пытался хорохориться, когда в деревню явились эти молодые креативщики-фирмачи, и его избили пару раз так, как до этого не били никогда, да еще и без возможности быстрого анестезирования подручными жидкостями. Девка, которая сейчас трясла его за ворот, как такса крысу, расправилась с фирмачами круто и свирепо. И, как успели переговорить друг с другом работники корпорации, сидевшие в его сарае, опасаться ее стоило еще больше, чем молодых отморозков-предшественников. Вроде бы она была с мужем, но мужа подстрелили в самом начале, потому Валентин, видевший, как эта самая деваха возвращалась из лесу, где гонялась за подраненными фирмачами, не сомневался – убить для этой молодухи просто. И испугался. Вот реально испугался.
Но Ирка не обратила внимания на его протест. Мерно стукая о стенку перепуганного Валентина, она монотонным злым голосом вбивала ему в сознание фразы, которые он, несмотря на их простоту, воспринимал с трудом.
– Потому я меняла линолеум в папашкиной квартире, что папашка там помер. Соседи спохватились через месяц. Знаешь, что с человеком за месяц зимой в натопленной квартире происходит? Знаешь? Ни хрена ты не знаешь, сукота в ботах, ни хрена! Течет из человека – и сало, и жижа, и пена. Засыхает и впитывается. Знаешь, как выглядит засохшая кровяная пена в сале? Черная кукла вздутая на постели поперек – и запах. Знаешь, какой запах? Ни хрена не знаешь. Запах, как клей, вязкий, густой, липкий. Знаешь? Куда там! И мне, слышишь, мне пришлось самой всю квартиру убирать и ремонтировать. Своими руками, потому что мамашка тоже пьющая была, час поработает – и готова. И папашка был пьющий. И затекло от него под линолеум. Везде затекло. В бетон впиталось. Знаешь почему? Спился папашка, а красивый был мужчина, картинка… и мастер на все руки. Только запах от него в памяти и остался. Ты меня понял? Понял, спрашиваю?
– Не, не понял, извиняй, слушай. Ты к чему? А?
Ирка еще жестче впечатала мякнувшего под руками, словно сползающего по стенке хозяина мастерской.
– Мне алкоголик на хрен не нужен. В моей деревне алкоголиков не будет. Убью. Или ты автомеханик и кузнец, тогда почет тебе с уважением. Либо свиньям в радость. И не пытайся финтить. Я на папашке с мамашкой все трюки алконавтские изучила, не пропаришь. Увижу тебя пьяным – пристрелю. Честно.
Валентин почувствовал спинным хребтом – не врет. Пристрелит.
– Я твоя торпеда. Считай, что подшился и закодировался. Выпил – помер.
Ирина еще раз долбанула мужичка о стенку.
– Дошло? Угонишь машину – найду по следам. Все ясно? Канистры есть?
– Не, все забрали.
– Ладно, тогда поехали обратно.
В машине очумевший от происшедшего Валентин неожиданно сам для себя спросил:
– А с квартирой-то с папашкиной что потом было?
– С квартирой? Когда я все за полгода отремонтировала, оказалось, что папашка по завещанию оставил ее какому-то Бардадыму Будубаевичу. Близкие друзья они, оказывается, были. Кто б мог подумать.
– А ты?
– Что я… Предупредили золотозубые, чтоб и думать забыла. По документам хрен поймешь, вроде папашкина подпись. А у них все схвачено и куплено – и у ментов, и в суде… Отчего папашка умер, тоже так и не известно… По причине далеко зашедших гнилостных изменений тканей…
Ирка вздохнула и вспомнила все это дикое время, когда от нее на улице шарахались – запах мертвого отца не смывался и не выветривался… А уж в помещениях…
– Так что, Валентин, не взыщи. Водка для тебя – амба. По печенке тебе стукнуть или так обойдемся? – Ирка подпустила в голос задушевности. Вроде получилось.
Хозяин мастерской предпочел обойтись без стука в печень. И пока сливал из бака УАЗа бензин в канистры и затаскивал их в погреб «замка», сопел и думал.
Очень не ко времени начинает крутить живот. Вот только этого не хватало. Неужели все так плохо, что у меня наконец начинаются, как говаривала старшая медсестра отделения желудочно-кишечных инфекций, «месячные монструации»?
Оживает рация раненого в бедро. Голос Ремера интересуется – телимся мы или уже отелились? В ответ злобный Ильяс выдает длинную невнятную речугу и кивает мне на рацию. Вскорости обмотанный дымящейся курткой и еще какими-то мокрыми тряпками капитан скатывается большим комом вниз, о чем мы слышим заранее – по дороге он чем-то пересчитывает прутья перил.
Ну вот, все живые в сборе. Негусто осталось.
Капитан тут же забирает себе с раненого автомат, находит еще пару рожков у того в разгрузке и не то чтобы веселеет, а как-то оживает. Сбрасывает с себя парящее тряпье – шторы вроде из чьей-то квартиры.
– Ты и ты – снимаете дверь с петель, организуете вытаскивание раненого. Мы с вашим разговорчивым другом прикроем. Патроны у тебя еще есть? – Он поворачивается к Ильясу.
Ильяс отвечает своим хуххахуехаханьем.
– Молчун что? – смотрит на меня Ремер.
– Умер. Оставили в ванне.
Хорошо, что створка двери из подъезда узкая и легкая – не носилки, но все же вполне годится. Приматываем раненого теми самыми шторами, что Ремер на себя намотал для проскакивания по задымленной раскаленной лестнице: в пожаре ведь чем выше, тем жарче, и находиться на лестнице, когда внизу горит, – самоубийство. Вот он и выбил дверь в ближайшую квартиру, переждал, разжился там тряпьем, намочил и тем спасся.
