Дудочка не отозвалась на его призыв, невзирая на все умение Коростеля. Напрасно он дул в ее свисток и перебирал отверстия быстрыми пальцами, не забывшими еще музыкальной беглости. Она не звучала у него и раньше, а теперь, с этими листьями и ветками, и подавно. Он даже хотел оборвать всю листву, но Травник не разрешил – для друидов она, наоборот, была мостиком к дереву, к Молчуну, к Силе Древес. Ян снова и снова повторял попытки, но выходило какое-то дурацкое шипение, и у него начинала от напряжения болеть голова.
– Может, поменять концами? – неуверенно предположил Збышек, и Эгле презрительно фыркнула.
– А что, – поддержал младшего товарища Травник, – чем духи не шутят. Попробуешь?
– Глупости все это, – неуверенно пробормотал Ян, но в этот миг Молчун громко захрипел, и Ян тут же поднес дудочку к губам другим концом и принялся снова дуть, меняя концы, угол наклона к отверстию свистка и пробуя прижимать отверстия в самых немыслимых комбинациях от одного до всех сразу. Наконец он опустил ее и перевел дух.
– Ничего не получается. Нужно что-то другое.
– Другое – только рубить дерево, – невесело сказал Травник. Он внимательно взглянул на Молчуна и вздохнул. – Но прежде дуб убьет Молчуна. Поэтому нужно продолжать, Ян. Я не могу тебе подсказать – как, я в этом искусстве ничего не смыслю. Но я чувствую – это может сыграть.
– Может, я выдую из этой палки чего-нибудь путное? – предложил Пятрас, стражник с алебардой, но Март отрицательно покачал головой.
– Молчунова дудочка – дар Яну, только ему и никому иному. Ему и держать ее в руке судьбы, – торжественно заключил молодой друид, и Травник с Эгле согласно кивнули.
– Ну, как знаете, господа чародеи, – развел руками долговязый алебардщик. По тому, как он внимательно и мрачно поглядывал на дерево, было видно, что стражник уже примеривается пустить в ход свое страшное умение.
– Не могу я, – тихо сказал Коростель и опустил руку с дудочкой. – У меня и раньше-то ничего не выходило. Этот чокнутый навертел в ней дырок куда ему вздумалось, дятел и тот правильнее бы разметил. Пытаться на ней играть мне все равно что… в соломинку дуть… или в замочную скважину.
Ян запустил руку за шиворот и растер шею, вспотевшую после его неудачных попыток. Пальцы его скользнули по линии воротника, и в ту же секунду в них оказался шнурок от ключа. Коростель уже взял себе в привычку периодически проверять, цел ли шнурок с ключом на шее и теперь вновь пробежался по шнурку и ощутил пальцами тепло нагревшегося на его груди железного ключа. В кончиках пальцев что-то кольнуло, и мир перед глазами Коростеля – дерево, песок, кусты, фигуры друидов и стражников – вдруг странно изогнулся и поплыл, а в ушах страшно зашумело, и в голове дальним эхом отозвалось: «в соломинку дуть… или в замочную скважину… в соломинку дуть… или в замочную скважину… в соломинку… в замочную скважину… скважину…» А потом, словно со взбаламученного илистого дна, поднялось видение и встало перед глазами Яна.
Он стоял у какой-то двери, за спиной были узенькие деревянные ступеньки. Дверь была красивая, со старинной тонкой резьбой, она была закрыта, и Коростель никак не мог найти ключ. Непослушные пальцы без конца теряли неуловимый шнурок, он прятался в складках одежды, выскальзывал из руки или просачивался между пальцев тонкой струйкой воды. Наконец Коростель окончательно вышел из себя, кое-как ухватил шнурок и что есть силы рванул его с шеи. Ключ тут же оказался у него в руке, но, странное дело – шнурок был цел и невредим. Ян увидел, как он крепко сжимает ключ Камерона между большим и указательным пальцами и силится попасть им в замочную скважину, но никак не может ее найти. В тот момент, когда ему это удается, вдруг разжимаются пальцы, и Ян еле-еле успевает подхватить ключ – ему почему-то кажется, что нельзя, ни в коем случае нельзя допустить, чтобы этот ключ сейчас упал на землю, словно он может там исчезнуть, затеряться навсегда, и он навеки останется по эту сторону Двери. Он снова шарит ключом, елозит железом по дереву, замок все ускользает, Коростель давит все сильнее, шепчет какие-то проклятия себе под нос, уже почти кричит в голос, и тут скважина замка вдруг начинает расти, все больше и быстрее, и вот Ян уже с ужасом видит: она слишком велика для его ключа, он тонет в ней, как в омуте. Коростель хватает ключ обеими руками, подносит его ко рту и начинает дышать на него что есть сил, дышать, как это делают маленькие дети, заигравшиеся на ледовом катке, согревая замерзшие ладошки. Он дышит все сильнее, дыхание его все жарче, и вдруг изо рта его неожиданно вылетает пламя. Все вновь помутилось перед глазами, видение поблекло, и Ян услышал Звук.
Этот Звук был ясный и чистый, с легкой, едва ощутимой вибрацией, свойственной всем Живым звукам. Он стоял, прижав к губам дудочку – неправильную дудочку, неправильно сделанную Молчуном, которого сейчас насмерть душило дерево, и это тоже было неправильно, так не должно было быть, но Коростель все сильнее прижимал теплое дерево к полураскрытым губам, и Звук все тек, лился и плыл над его головой и головами друидов и стражников. Звук лился, как струйка дыма, он был почти ощутим, почти осязаем, и все застыли, даже стражники, а дерево, мертвой хваткой сжимавшее немого друида, вдруг зашумело, затрясло ветвями, закачало кроной, и потом раздался страшный скрип. Этот звук был так ужасен, словно скрипели горы и холмы, старые кости каменных кряжей или древние корни камней и валунов, испокон веков крепящие живую травяную плоть волшебных литвинских холмов. А может, это и был голос дерева, голос боли и ярости, в котором схлестнулись две силы: голос Древес и монотонная песня маленькой дудочки, звуки которой пронзали, дробили и размывали древнюю силу деревьев, разбуженную чьей-то злой волей или отчаянием, вознесшимся до уровня волшебства. Но дерево все еще упрямо сопротивлялось, силилось ухватить своего врага, и это ему наконец удалось, и над деревом повисла звенящая тишина. Все словно онемело и одновременно оглохло вокруг. Збышек качал головой из стороны в сторону, как безумный, Травник простер руки к дереву, Эгле что-то беззвучно кричала, а стражники уже бежали к ветвям с топорами.
– Не-е-е-т!!! – в отчаянии закричал Ян, и тишина лопнула и разорвалась, наполнившись криками, проклятиями и еле ощутимым звуком натянувшейся струны, гигантской и толстой, но каждое мгновение стремительно истончающейся.
– Дави на него, Ян! – кричал стоящий к нему спиной Травник. Обеими руками он тоже давил перед собой пустоту, словно сдерживал что-то невидимое, а оно было сильнее, и друид медленно поддавался. Коростель увидел, что пальцы Травника прогибаются назад, и это было ужасно. И тут же Ян увидел другое – словно дымная полоса тянулась от его собственной головы к стволу дерева и заканчивалась там, где…
– Ма-а-арт! – что есть силы завопил Ян. – Но-о-ож!
Збышек метнулся к стволу, а Ян с неожиданным спокойствием подумал: «Сейчас он не успеет. Он не успеет, и я умру, дерево втянет меня моим звуком, которое оно уже захватило, и я исчезну, умру навсегда. Навсегда-а-а-а!»
– А-а-а-а!!! – пронзительно кричал Ян, чувствуя, что он жив пока еще только в этом крике, и как только закончится, иссякнет воздух в легких, наступит его конец. Збышек между тем отчаянно дергал из коры над головой Молчуна торчащий из ствола нож, тянул его двумя руками, но проклятое дерево уперлось и не выпускало клинок из своего ствола. Крик исчерпал Коростеля до дна, и он, склонившись и держась за живот, в котором вспыхнул спазм острейшей боли, медленно оседал на песок.
