И вдруг Травник неожиданно крикнул каким-то напряженным, чужим голосом:
– Держи его голову, девочка…
Эгле, не поворачиваясь, молча кивнула, продолжая, как всем показалось, поцелуй. Наконец она отстранилась от Коростеля и, метнув сердитый взгляд на мужчин, крикнула почему-то задыхающимся голосом:
– Чего встали? Держите его.
Травник был уже рядом, подхватывая валящегося Яна. Март пришел в себя, но по-прежнему ничего не понимал. Эгле глянула на него и всплеснула руками со слезами в голосе.
– Посмотри ему в глаза, дурак несчастный!
И тут Збышек увидел, что расширенные темно-карие глаза Коростеля стали сплошного темного цвета – из них исчезли зрачки, или же они расширились во всю ширину глаз. Март никогда в жизни не видел ничего подобного. А Травник так же, как до этого Эгле, припал ртом к губам лежащего Яна и сильно выдохнул. По телу Коростеля пробежала глубокая судорога, он закашлялся и вдруг неожиданно вскочил на ноги, сбросив с себя Травника и оттолкнув склонившегося рядом с ним для подмоги Гуннара. Глаза Коростеля были как у безумного, но в них уже появились темные точки, которые быстро росли, превращаясь в большие черные зрачки. Эгле протянула к его лицу руку ладонью вверх и стала медленно двигать ей по кругу, прямо перед глазами Коростеля. Мало-помалу дыхание Яна успокоилось, он отдышался и теперь только удивленно взирал на девушку, не ведая, что его глаза медленно останавливают свое бешеное вращение, и лицо приобретает уже вполне осмысленное выражение.
– Это посланный сон? – спросил девушку Травник, поднимаясь с земли.
– Думаю, да, – одними губами проговорила девушка, не сводя взора с Яна и замедляя движение ладони. Наконец она опустила руку и кивнула друиду.
– Все в порядке, он вышел.
Коростель замотал головой, отгоняя наваждение, и, опомнившись, воскликнул:
– Вы не знаете, что я только что видел! Это невероятно!
– Идти можешь? – будничным, подчеркнуто спокойным тоном спросил Травник.
– Думаю, что да, – удивленно пробормотал Коростель. – А что?
– Хрум что-то нашел, Ян, – тихо сказал Март, все еще не пришедший в себя от всего увиденного. – Похоже, то, что мы ищем уже столько дней.
– Правда? – с глупым выражением лица спросил Ян и почему-то улыбнулся.
– Расскажешь по дороге, – заключил Травник. – Ты только что видел посланный сон – он был адресован кем-то именно тебе. И, похоже, в нем была заключена страшная сила, потому что она тебя только что чуть не раздавила. Поэтому помолчи немного, приди в себя и дыши глубоко. Хрум!
Кобольд важно выступил вперед.
– Веди. От души надеюсь, что ты не ошибся.
Кобольд умудрился бросить на друида снизу вверх покровительственный взгляд и подмигнул Гуннару.
– Идем, господа друиды. Только предупреждаю: отстающих ждать не буду. Поэтому меньше болтайте, а больше глядите под ноги, неровен час, веткой глаз выколите. Часа через три будем на месте.
К тому времени, когда они добрались до одинокой замшелой скалы, вздымающейся у воды, как гигантская створка давно разрушенных каменных ворот, Коростель уже успел рассказать все, что видел. Большую часть пути друиды молчали, обдумывая услышанное.
Март и Эгле склонялись к мысли, что это плененные Снегирь или Книгочей каким-то образом подают им весточку. В логовище у зорзов они что-то узнали или просто сами догадались, но каким образом им удалось отправить магический сон, было непонятно. До сих пор посланный или, как называли его маги, наведенный, сон могли создать только сами маги или их ближайшие адепты. Магия друидов была для этого слишком слаба, поскольку власть над снами давалась только тому, кто годами погружался все глубже в самые сокровенные тайны запретных наук. В друидских тайных скитах ходили слухи, что живущему это вообще не под силу, и большинство наведенных снов приходили как вести из Посмертия, и тогда их называли вещими. Но природа Посмертия была друидам неведома по той простой причине, что оттуда еще никто не возвращался. И вот здесь, у скалы, заросшей бурым мхом, в утренней стыни, Ян Коростель впервые увидел магию кобольдов – мастеров находить закопанные клады и двери в камне, запертые могучими заклятьями.
За это удивительное свойство своей природы – умение читать в глубине камня и земли – кобольды и были всегда в цене у всяческих искателей приключений. Нашедшему сокровище традиционно полагалась десятая часть, а с некоторых пор обитатели скальных пещер стали требовать четвертину, а порой и треть найденных богатств. Отсюда происходило патологическое недоверие кобольдов к людям, которые, получив в свои руки спрятанный клад, частенько норовили избавиться от ставшего уже ненужным компаньона, попросту похоронив его в только что выкопанной яме или же выдолбленной кирками нише, откуда только что извлекли окованный сундучок либо древний манускрипт. А иной свиток был для ищущих тайных знаний порой дороже многих и многих земных сокровищ.
Была знакома кобольдам и Сила камней, но у нее была иная природа, нежели у Силы древес, и к тому же кобольды не могли видеть внутреннюю сущность дерева – тут их магия была бессильна. То же самое касалось и воды, но ее кобольды, как и многие другие подземные жители, попросту недолюбливали и не хотели иметь с водой никаких дел. Камень же им был близок и понятен, ведь, по людским легендам и преданиям, почти все подземные народы вышли из камня и после смерти уходят в него обратно. Теперь же Хрум силой своей магии медленно погружал взор в каменную толщу. Удивительный секрет того, как он разыскал эту скрытую дверь, кобольд так и не захотел открыть.
Под цепким, ощупывающим взором Хрума скала тихо звенела, и у друидов было ощущение, что ее твердь изредка тихонько прогибается и вновь возвращается на прежнее место. Кобольд помнил скалу, но не мог пометить место: в пути он уже объяснил друидам, что двери в камне чаще всего затворены блуждающими заклятьями и постоянно смещаются, иногда передвигаясь на достаточно большое расстояние. Причем двери в камне отнюдь не всегда являлись собственно отверстиями, прямо ведущими к углублению, выдолбленному для сокровищ, или же в подземные комнаты, скрытые от посторонних глаз. Некоторые из потаенных дверей каким-то образом изменяли структуру камня, имея выход совсем в другом месте, а не в том, которое могли приметить внимательные глаза, проследившие за теми, кто хоть раз входил в каменные убежища, надежно скрытые в утесах и горах.
Около часа кобольд нащупывал что-то, видимое только ему, и, наконец, в одном месте, там, где лишайники были испещрены особенно прихотливой линией трещин и изломов, камень зашипел, и из скалы пошел тонкий и едкий дымок. Казалось, будто в ней начала плавиться какая-то старая смола. Хрум ощетинился, прикрыл глаза и стал что-то невнятно бормотать. Прислушавшись, Ян не услышал ни одного не то чтобы знакомого слова, а даже сочетания звуков; одни согласные и шипящие вырывались из горла кобольда, в котором что-то хрипло клокотало, как у лягушачьего кавалера в самый разгар апрельских болотных свадеб. Гуннар сделал Коростелю предупреждающий жест: не подходи, мол, лучше, не мешай. Травник не сводил глаз с кобольда, а тот уже почти беззвучно бормотал себе под нос некое подобие песенки, состоящей из одной, назойливо повторяющейся строчки:
