– Вечно вы, люди, спешите, – укоризненно заметил дух. – Я вас, между прочим, уже давненько тут поджидаю, а вот не жалуюсь.
На этот раз друиды решили промолчать, дабы не подвергать словоохотливого духа соблазну продолжить свои жалостные монологи.
– Что ж, извольте, – сказал дух. – Велено передать мне Лесным Служителям, именуемым мужи Симеон и Збых, и Служительнице Эгле, девице, – в этом месте дух сделал глубокую и значительную паузу, на протяжении которой Эгле чуть не лопнула от ярости, – следующее. Вам не следует покидать замок, – молвил дух. – Иначе вы пройдете мимо короткого пути, выбрав долгую и многотрудную дорогу.
– Где же этот путь, о котором ты говоришь, великий Дух Замка? – язвительно поинтересовалась Эгле. В отличие от мужчин она не испытывала никакого пиетета перед своим собеседником, даже в таком странном обличье. Она просто мало что знала о характерах духов и нравах привидений.
– Он здесь, в этом же самом зале, – после некоторой паузы ответил дух.
– Храмовники что – просто взяли и напичкали свой замок всякими Потаенными дорогами? – тихо прошептал Травнику Март. Тот в ответ пожал плечами.
– Ты отчасти прав, юный друид, – откликнулся всеслышащий дух, и Збышек виновато покраснел. – Этот замок – как сердце, из которого ведет немало дорог для крови. Она как вливается сюда, так и вытекает в разные стороны.
– Мы готовы идти по твоему слову, Старший, – решительно сказал Травник. – Говори, где этот путь!
– Ответ – в книге, – ответил дух Замка, плавно проплыл в воздухе к деревянной подставке, на которой лежал гигантский том, поднялся ввысь и замер над ним, мерно покачиваясь под сводами.
– В этой? – Март с сомнением оглядел толстый и пыльный фолиант. – Да здесь век копайся – ни на что не найдешь ответа!
– Тебе достаточно открыть книгу Храмовников всего единожды, – возразил дух. – Книга сама откроется в нужном месте.
– А закладок там нет, случаем? – пошутила Эгле, но дух не принял шутки, а лишь красноречиво фыркнул в ответ насмешнице. Эгле сразу присмирела, а Збышек, глянув на нее с укоризной, взялся за том обеими руками и картинно дунул. Однако это не возымело ожидаемого эффекта: слой пыли на обложке и корешке и так и остался недвижным!
– Не отвлекайся, юноша, – строго сказал дух. – Книжная пыль – это не по твоей части.
– Почему это – не по моей? – обиделся Март. – Я немало прочел всякого разного на своем веку.
– Речь не об этом, – в голосе духа вновь послышались раздражительные нотки. – Не трать времени даром. Подумай о том, куда ты держишь путь, и раскрой книгу наугад – где тебе вздумается.
– Хорошо, – кивнул Март. – Хотя я и ничегошеньки пока не понимаю.
И он пробежался руками по корешку, словно музыкант – по грифу лютни, ощутил, как пальцы нащупывают возможный изъян между страницами, прикрыл глаза и рывком распахнул фолиант.
– Да тут стихи! – воскликнула Эгле, немедленно оказавшаяся возле раскрытой книги. – И к тому же – знакомые! А я-то думала, что это молитвенник или еще чего-то в этом духе, но уж никак не мирская книга…
– Что же ты видишь? – бесстрастно поинтересовался дух.
– Стихи, даже нет – это песня. Точно! И знакомая! Я слышал, как ее однажды распевали трубадуры под конец ярмарки в одном городишке. Правда, это было давно.
Травник взглянул на разворот. Там значилось красивой вязью затейникакаллиграфа: «Баллада о Двух Именах».
– А причем здесь эти строчки? – спросил Травник, сосредоточенно вчитываясь в разноцветные хвостатые буквы с причудливыми росчерками.
– Вы скоро поймете. Прочтите внимательно и задумайтесь, – ответил дух и умолк.
Баллада о Двух Именах
За рекою есть старый дом,
Весь в снегу и опавших листьях.
Сколько раз я правил сюда свой челн —
Хотя бы в мыслях.
Там давно светилось окно,
Все заботы были пустыми.
Но судьба ушла, и память отдала
Лишь только имя.
Если б назвала меня Ветер —
Стал бы самым одиноким на свете.
Но со мной играли бы дети
И пускали ярких змеев на ветер.
Но ты назвала меня Смертью —
И стал я самым молчаливым на свете,
И все смотрю из темноты
Глазами могильной плиты —
Сквозь цветы.
Стало пусто в доме моем
И ничьих голосов не слышно.
А метель метет и заметает дом
До самой крыши.
Ни к чему теперь вспоминать,
Ни к чему мне клеить осколки.
От судьбы, что была,
Остались только слова.
Слова – и только.
За рекою был старый дом,
Весь в снегу и опавших листьях.
Сколько раз я правил сюда свой челн —
Хотя бы в мыслях.
Но не вечен воск на столе,
И свеча уже оплывает…
Это память, мой друг,
Песком струится из рук
И исчезает.
Но теперь со мною есть ветер —
Ветер – самый одинокий на свете.
А порой приходят и дети
Слушать сказки о весне и о лете.
Ведь они не знают о смерти —
Самой молчаливой вещи на свете.
А память укрыта темнотой
Под старой могильной плитой —
Судьбой.
– Странно, – нахмурился Март. – Храмовники-то вроде бы – люди духовного сана и звания, а стихи у них тут лежат самые что ни на есть мирские! Просто куплеты о несчастной любви – замени слово «судьба» на «любовь», что тогда получится?
– А что же в этом плохого? – громко сказала Эгле, отвернулась и медленно пошла вдоль стены, где покоились высокие саркофаги. – Мне кажется, эту балладу можно понимать совсем по-разному, в зависимости от кого, с какими мыслями ее читаешь. – Она сосредоточенно вглядывалась в потемневшие от времени и сырости крышки усыпальниц, пока вдруг не издала тихое восклицание.
– Что ты там делаешь, Эгле? – негромко окликнул ее Март.
– Как что? – последовал слегка удивленный ответ. – Делаю то, что сказано в книге – ищу старую могильную плиту!
– Зачем? Разве там сказано – искать гробы и все такое? – удивился Март.
– Быть может, это и есть – ваша судьба? – где-то в глубине зала патетически откликнулся неугомонный дух, и почти одновременно с ним Эгле, поднатужась, отодвинула тяжелую крышку одного из саркофагов, которая с грохотом упала на железный пол – основание, на котором покоились все саркофаги.
– Ты что, надорваться хочешь? – закричал Март, а Эгле подняла враз просиявшее, торжествующее лицо и поманила своих товарищей.
– Идите-ка лучше сюда, други разлюбезные. Глядите, что я нашла!
