– Я услышал, как саамский барабан сбился с ритма, – хмуро сказал недужный зорз. – Вы все меня не слушали и не поддержали, когда я еще давно пытался уберечь Сигурда от роковой ошибки. Мальчишка каким-то образом сумел сбить заклинание с ритма. Как ему это удалось, я не знаю. Но думаю, остановленное заклинание должно было убить Птицелова. Остановленная Сила всегда возвращается туда, откуда приходит в мир, но ее источник уже не может вместить в себя то, что разрослось неизмеримо. Попробуй загнать дерево обратно в семечко! Поэтому, по моему разумению, нашего хозяина уже нет в живых – ни один магик не выдержит Такого…
– Тогда ты зря старался приманить девчонку магией, – покачал головой Колдун. – Ты ведь хотел того же, что и Птицелов – с помощью девчонки овладеть душой этого парня, верно?
– Ты прав, – согласился Кашлюнчик, всматриваясь во тьму и прислушиваясь к тому, что происходило на другом берегу. – Но цели мои отличны от его помыслов. Птицелов хотел вернуть только свою Силу, я же – обрести новую. Думаю, что мальчишка не просто приложил руку к тому, чтобы остановить магию Сигурда. Много ли ты знаешь людей на свете, кому это по силам? Саамы сказали, что обезумевший друид убил Лекаря и положил еще несколько воинов. Оглянись по сторонам – кто еще остался? Ты и я, и только… Старик заслонил собой Сигурда, а тот даже не вытащил его из Ночного мира, который, как ты помнишь, был уготован Старику еще при жизни за убийство того старика, русинского волхва. Лекаря убил сумасшедший друид, с которым играл в свое удовольствие опять же Птицелов. Он думал, что все время будет держать друида на ниточке, а она в один прекрасный день взяла да оборвалась! А где Кукольник с Коротышкой, скажи на милость?
– Они в проклятых лесах друидов, – пробормотал Колдун.
– Они там сгинули! Просто сгинули в стране лесного зла, куда нет доступа ни одному человеку, – воскликнул Кашлюнчик. Он был очень возбужден, Колдун никогда его таким не видел. – А кто их туда послал? Снова Сигурд! Искать, копать, землю носом рыть, чтобы только найти хотя бы одну нору и обрести власть над мертвецами. Но ведь даже если бы у него получилось, Колдун, власть над мерзостью неизбежно мерзостью и обернется! А я хочу власти здесь, на земле, среди вот этих сосен, под этим вот проклятым небом!
Кашлюнчик обвел рукой лес, сверкнул глазами, и вдруг совершенно в другой маске, с другой интонацией просто и буднично сказал.
– И Птицелов сейчас – единственная преграда для нас с тобой, Колдун. Только ты и я – наследники знания, в котором скрыты все сокровища мира. Нам ли не распорядиться им на свое усмотрение?
Колдун промолчал, но Кашлюнчик воспринял молчание напарника как знак, если и не согласия, то, во всяком случае, одобрения или хотя бы сочувствия.
– Поэтому, я думаю, пришло время нам с тобой увидеть своими глазами, что этой преграды больше не существует. Отправимся к дому мальчишки и убедимся, что судьба не ошиблась, чтобы не пришлось ей помогать.
– Или изменить – это ты хочешь сказать о судьбе? – пристально взглянул на него Колдун.
– Скорее, поправить, – огрызнулся Кашлюнчик. – После чего нам стоит хорошенько подумать, чего мы еще хотим в Литвинии, и не пора ли возвращаться в Орден. Или отправиться куда-то еще.
– Если нам придется, как ты говоришь, поправлять судьбу, Орден отыщет нас и сам, – покачал головой Колдун. – Нам с тобой вряд ли простят возможную, – Колдун сделал паузу, – смерть Сигурда. Не забывай, что Магистр считает Сигурда своим духовным сыном.
– Мир широк, и в нем найдется место всем, – холодно промолвил Кашлюнчик. – Что бы ты ни думал на этот счет, сейчас мы должны идти и узнать, что с Сигурдом.
Колдун понял: его напарник только что принял какое-то решение. Возможно, у этого решения и были какие-то варианты, но Колдун сейчас был уверен: во всех этих вариантах Кашлюнчика для него, Колдуна, вряд ли найдется серьезное место. Разве что – роль послушной собачонки, жалкого слуги или презренного паяца. Шута у трона воспарившего ничтожества.
Колдун видел: в эти минуты Кашлюнчик, решивший впервые выйти из тени на свет, просто преобразился; в нем уже мало что напоминало прежнего недужного доходягу, которого остальные зорзы, включая, наверное, и самого Птицелова, за глаза, а кое-кто – и открыто – презирали. У него появилась уверенность в глазах, движения стали легки и отточены, глаза блестели от предвкушения свободы. Свободы от постылой службы самоуверенному гордецу, нахватавшемуся тайных знаний и не понимающему ни глубинного смысла магии, ни ее гармонии, ни тем более – ритма. Отныне он, Кашлюнчик, будет свободен, свободен и в том, чтобы, наконец, стряхнуть с себя это постыдное, унизительное прозвище, которым его однажды наградил раздраженный Хозяин. А все остальные шавки тут же подхватили, приклеили, пришили к нему мерзкий, насмешливый и оскорбительный ярлычок. Приходит время вспомнить истинные Имена, гордо подумал тот, которого еще недавно все называли Кашлюнчиком, не зная, что настоящее его имя – это… это… это…
Кашлюнчик вздрогнул, когда длинное и тонкое лезвие легко вошло ему в спину, скользнуло под лопатку и сразу отыскало сердце. Так и не успевший вновь обрести свое истинное и всеми забытое имя, он вскрикнул и стал удивленно оборачиваться. Но пронзенное сердце уже не имело власти над телом, и зорз упал на снег, усыпанный сухой хвоей и старыми шишками, и умер, так и не успев увидеть то, что было сейчас в глазах Колдуна.
Его убийца выдернул из тела обмякшего напарника нож, вытер лезвие о плечо мертвого и медленно спрятал его в потайном карманчике за голенищем сапога, с которым Колдун никогда не расставался, частенько предпочитая даже спать обутым. Потом шевельнул носком неподвижное тело, присел рядом на замшелую кочку и, зачерпнув горсть снега, погрузил в холодную чистоту окаменевшее лицо.
Так Колдун просидел несколько минут, беззвучно, неподвижно, не слыша ударов собственного сердца. Затем отнял руки и увидел, что снег в его ладонях почернел. Это была копоть от магического огня, который опалил сегодня зорзу и лицо, и душу.
– Я больше не слышу тебя, – отчетливо выговорил Колдун, прислушиваясь к скрежету собственного голоса. – Понимаешь, Сигурд? Я больше не слышу тебя в своем нутре! В своей печенке, в селезенке, в кишках, в заднице! Я больше уже нигде тебя не слышу, Сигурд! А это значит, что тебя больше Нет! Ты понял? Тебя Больше Нет! И никогда уже не будет!!!
Колдун расхохотался, как безумный, но тут же закашлялся. Приступ был так силен, что он подозрительно покосился на тело Кашлюнчика, как бы опасаясь, не подцепил ли часом его осточертевший всем недуг. После чего саркастически усмехнулся и покачал головой.
– Пауки… Мы просто пауки, – тихо сказал Колдун, но здесь уже некому было его услышать. – Обыкновенные идиоты-пауки в маленькой банке, которую вообразили себе целым миром…
И он встал, бросил последний взгляд на распростертое тело Кашлюнчика, которого уже начало присыпать снежной крупкой, оглянулся в сторону дома Коростеля, откуда поднимался густой серый дым, и быстро зашагал к реке. Колдун не знал, что его ожидает на том берегу, но оттуда, по крайней мере, слышались крики брани, звон мечей, вопли людей, что сражались и умирали. А позади него был только пепел.
