Царапнув Вадима взглядом, она жестом велела рыжебородому подвинуться, и тот послушно вскочил, освобождая женщине место возле огня. Та уселась и тут же покосилась на военного.
— Уже очухался? Ловок ты, парень, с того света на этот выкарабкиваться…
— Коли раны перевязаны, можно и о свадьбе думать, — ответил человек, отводя взгляд. Лицо его исказила минутная гримаса боли, которая, видать, еще не унялась в его ранах. — Надо же: то все ничего было, а вот теперь точно надвое развалило…
Старуха остро взглянула на него и, выбрав зорким, молодым глазом из кучи хвороста ветку покудрявее, бросила ее в огонь. Пламя взвилось вдвое жарче прежнего, по нему стремительно пробежали волны разноцветных завитков, точно причудливый, волшебный каракуль.
В эту минуту Вадим услышал, как его зовут. По имени, настойчиво и просяще. Он покосился на мужчин и старуху — похоже, те ничего не слыхали. Тогда мальчик встал и пошел туда, где стояли подводы.
Уже подходя к часовне, осторожно ступая по серому от золы снегу, Вадим услышал, как позади военный небрежно спросил рыжебородого:
— А что за малец тут шляется поутру? Твой дворовый, что ли?
— Никак нет, — ответил бородач. — Я уж было, грешным делом подумал, что с вами сей отрок приехал, служка али кто…
— У тебя память, что ли, напрочь отшибло, пан Митяй? — недовольно буркнул военный. — Ты его ввечеру с нами видал? То-то и оно, что нет… А одежда у него замысловатая. Я несколько раз глянул — никак не смог догадаться, где у него куртка застегивается.
— Сидел-сидел и вдруг вскочил. Прямо сорвался с места, точно его к столу выкликают, — крякнул бородач.
— Эй, парень! — негромко окликнул Вадима военный. — Слышь, постой-ка!
Вадим замер возле самых дверей. Оттуда доносились возня и шуршание, а затем он услышал хлопанье крыльев. Какая-то птица билась внутри в поисках выхода, и это было невероятно, потому что Вадим сам видел зияющие оконные проемы и огромные дыры в ветхой часовенной крыше.
«Не оглядывайся, — прошептал в его голове суровый старушечий голос. — Любовь должна быть желанной. К ней нельзя принудить, ею нельзя и расплачиваться. К тому же подарки, знаешь ли, не передаривают. Так что иди, куда зовут. Уж коли всерьез надумал возвращаться…»
И прежде чем Вадим вспомнил и поразился последним, почти тем же словам, что он уже слышал давеча от юноши на ступеньках, он взялся за дверную ручку. И очутился внутри какого-то сарая. Тут было холодно, потому что крыша — Вадим тут же понял, что это вовсе не сарай, а высокий чердак — была решетчатая, затянутая сетью, с виду и не ловчей и не рыбацкой. Сквозь нее свободно и обильно проливались болезненные и безрадостные лучи белого зимнего солнца.
По обе стены чердака тянулись клетки самых разных форм и размеров. Все они были забраны стальной проволочной сеткой в крупную ячейку. Три четверти клеток были пусты, пусты были и кормушки, а вода в поилках оказалась мутная, с плавающим в плошках серым пухом и разбухшими чешуйками семян. Комочки пуха лежали в клетках повсюду. Только оставшаяся четверть клеток была обитаема. Там сидели голуби.
Птиц Вадим увидел не сразу, только когда обошел несколько балок, подпиравших чердачную крышу. Очевидно, когда было нужно, сеть с решетки снимали, чтобы птицы могли свободно вылетать с чердака и возвращаться обратно. Некоторые голуби сидели поодиночке, другие — парами или группами. Как ни странно, на чердаке царила непривычная для голубятен тишина. Голуби были точно погружены в оцепенение, у большинства были слегка приоткрыты клювы, крылья у многих распластаны по земле, у иных глаза затянуло мутными белесыми пленками.
Вадим осторожно протиснулся между двумя особенно большими вольерами. Тут было окно с проволочной сеткой; более всего она напомнила ему решетку в людской тюрьме. Снаружи ощутимо задувало холодным ветром, что было неудивительно с такой скупой крышей и частыми окнами. Внизу Вадим увидел маленькую клетку, обитую изнутри войлоком. В ней было несколько окошечек из толстой проволоки, и сама клетка удивительно напоминала человеческий дом, только уменьшенный до игрушечных размеров. Правда, в этом домике не было двери. Вадим опустился на колени и заглянул в одно из окошечек.
Прямо на него смотрел голубиный глаз с красным полукружьем, влажный и очень выразительный. В нем застыла смертная тоска в прозрачном, глубинном сочетании с типично птичьим равнодушием. Точно забытый огонек догорал в ночном поле. Взгляды человека и птицы встретились.
Вадим затаил дыхание, а голубь опустил голову и тихо, нежно заворковал. Мальчик вновь вспомнил, что все прочие птицы здесь сидели в клетках молча. Наверное, это достигалось специальной тренировкой. Но поскольку природу так просто, с ходу не обмануть, эта необычная молчаливость, по большей части, очевидно, была заложена еще в генах почтовых курьерских птиц. А этот голубь только что ворковал, причем — сидя в одиночестве и тем более при виде незнакомого человека, который вполне мог оказаться врагом. Может быть, эта одинокая птица хотела ему что-то сказать?
Мальчик окинул взором клетку в поисках дверцы или замочка. Приглядевшись, он с удивлением обнаружил, что ход в клетку лежит… в ее дне. Маленькая дверка была замаскирована песком и древесными прутиками, в изобилии лежащими на полу. Для того чтобы открыть клетку, нужно было перевернуть ее на бок. Вадим озадаченно осмотрел ее со всех сторон и увидел шляпки толстых гвоздей, которыми этот деревянный ящик был приколочен к полу чуть ли не намертво. Мальчик некоторое время размышлял, после чего догадался: в эту клетку можно было проникнуть только с нижнего этажа. Очевидно, под клеткой в нижней комнате есть приступ, и, стоя на нем, можно вынуть днище клетки и добраться до ее обитателя.
Но оказалось, что голубь говорил вовсе не с Вадимом. В тот же миг на крыше послышалось тихое утробное урчание, а затем щелканье и кваканье. Казалось, там, наверху сидит весенний скворец и пробует горло, прочищая его перед своими долгими и чудаковатыми апрельскими песнями. Только скворцы, наверное, и были способны на такое разнообразие причудливых звуков и характерных имитаций. Вадим поднял голову и увидел двух большущих воронов.
Они оживленно болтали меж собой, издавая на все лады самые разнообразные и неожиданные даже для птиц звуки. Затем разом замолчали, опустили массивные клювы и иронически скосили на мальчишку умные черные глаза. В их блеске Вадим отчетливо разглядел насмешку и вызов. Он наклонился, ища на полу какую-нибудь палку, чтобы запустить в дерзких птиц. Но в голове у него вдруг зашумело, точно вскипевший чайник. В глазах помутилось, все клетки, вольеры, балки и половицы вокруг размножились и поплыли, а кровь жарко прилила к лицу. В ушах засвербело, а затем ему словно проковыряли в них дырочки тонкой сучковатой палочкой — с болью, кровью, царапая и щекоча одновременно. И он услышал голоса. Это разговаривали вороны!
— Как ты думаешь, Искусник, почему даже мы с тобой не знаем, когда перелистывается очередная страница?
Вадим оторопел: что могла птица знать о бумажных страницах?
