Итак, день должен был закончиться интересно, и Айле, заняв забронированный госбезопасностью столик, приготовился наблюдать. И тут нелёгкая принесла странную парочку: «нового русского», легко определяемого по золотым часам и барсетке, а с ним – эдакого живчика интеллигентной наружности, но с жадным блеском в глазах. Метрдотель склонился к Айле и зашептал, будто бы эти двое заказали столик раньше и даже отплатили его, а потому не согласится ли он на соседей. Метрдотель врал, но Марк не стал устраивать скандала: зачем привлекать к себе лишнее внимание? К тому же, парочка не казалась опасной: ну пришли себе люди, ну сунули на лапу метрдотелю, чтобы попасть на «редкий концерт», – что здесь такого?
Однако с первой же минуты капитан понял, что ошибся в своей оценке. Эти двое пришли не отдыхать, они пришли работать, а объектом их интереса был старший сын президента Айн Брумман, присутствие которого на концерте нетрудно было предсказать, заслышав хотя бы только отголоски слухов, циркулировавших по городу.
Вообще-то самому Марку Айле как человеку было глубоко наплевать на то, с чем собиралась эта парочка подкатить к Брумману, но как капитан СГБ он обязан был взять их на заметку и держать в поле зрения до окончания концерта, прислушиваясь и запоминая. А вдруг речь идёт о коррупции? Или ещё хуже – о политическом заговоре? Чертовски прав генерал Керро – в эти дни ухо нужно держать востро!..
Тут раздались первые жидкие аплодисменты, а ещё через секунду рукоплескал весь зал. Присутствующие в зале мужчины (даже лохматые эстеты) встали. С тяжким вздохом поднялся из-за столика и Айле. Он бросил первый испытующий взгляд на эстраду и увидел невысокую и хрупкую брюнетку, затянутую в джинсовый костюм, – Инга оказалась совсем не такой, какой её можно себе представить, посмотрев видеозаписи концертов или псевдоисторический фильм «Стрелы Йомалы», – результат умелой работы режиссёра с оператором. Чёлка спадала низко на лоб Инги, почти закрывая глаза, да и сама она смотрела в сторону, не поприветствовав публику даже хотя бы тенью улыбки, а потому капитан не смог уловить, в каком она сегодня настроении. Но определённо – не в самом радужном.
Бьярмуле забралась на высокий стул, стоящий посередине эстрады, а конферансье принёс ей гитару с чёрным грифом и подстроил стойку микрофона.
– Добрый вечер, – сказала Инга высоким ломающимся голосом. – Я рада видеть вас всех сегодня в этом зале и надеюсь, мои песни не помешают вам пить эти прекрасные вина и отведать эти прекрасные закуски. Чем-то удивить вас я вряд ли смогу, но постараюсь сделать всё, чтобы вам не было скучно.
«Её определённо что-то беспокоит, – подумал Марк Айле. – Впрочем, это может и не иметь отношения к убийству Калхайно. Или может, но опосредованное. Например, Бьярмуле напугана этим убийством и подозревает, что на очереди она сама, – чем не версия?..»
В зале притушили свет, и смолкли последние шепотки. Инга Бьярмуле тронула струны гитары:
Между нами три реки,
Два моста.
Не увидишь и руки —
Темнота.
Только старые деревья
Скрипят
Да вороны чинят гнёзда —
Не спят.
Только слышен запах тины
С реки,
Да вздыхают под мостом
Быки.
Семь дорог и три реки,
Два моста.
В ночь открыты все пути —
Темнота
[4]
…
Песня закончилась внезапно, без обычного проигрыша. Только что звучала музыка, и вдруг резко – обрыв и тишина. Зааплодировал сидящий рядом «новый русский», но другие посетители посмотрели на него неодобрительно, и он перестал хлопать в ладоши, хотя вряд ли стушевался.
Инга Бьярмуле чуть изменила позу, провела пальцами по грифу и вновь заиграла, технично перебирая струны:
Давно проржавели в траве удила —
Свидетели схваток и скачек,
И всё же стрелой остаётся стрела,
А плач погребальный – плачем.
Поплачем, оплачем и погребём,
Кто холм отыскать сумеет,
Но нож в спине остаётся ножом,
Даже когда истлеет.
А ангелы звёзды сжигают дотла,
Чтоб место расчистить новым,
И всё же стрелой остаётся стрела,
Победа останется словом…
[5]
Гитара плакала в руках Инги, да и сама певица, казалось, не поёт, а оплакивает кого-то – близкого человека, потерянного недавно, ушедшего внезапно, без предупреждения, вот он жил и вот его нет, а мир каким был, таким и остался, и само существование этого человека было ничем иным, как слабым дуновением, оставшимся незамеченным за рёвом бури.
«Господи! – потрясённо подумал Айле. – Да это же форменная депрессия! Тут не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: в жизни Инги Бьярмуле что-то произошло. Знать бы, что именно…»
Но певица не давала повода для умозаключений – её песни будили сердце, а не разум, и вскоре даже такому упёртому капитану СГБ, каким считал себя Марк Айле, стало не до дедукции с индукцией.
Инга подряд исполнила два старых хита: «Тает лёд голубой» и «Августовскую колыбельную», а затем сразила публику новой и очень проникновенной песней, начинавшейся словами: «Кратковременный дождь… Ветер северо-западный…»
На этом выступление Бьярмуле кончилось, и она под оглушительный гром аплодисментов покинула эстраду. Её место тут же занял бородатый мрачный субъект, похожий на спустившегося с гор ваххабита, и, важно раскланявшись под поощрительный говор, с фальшивым надрывом затянул хриплым прокуренным голосом:
Нас на воле не ждут,
Нас на воле не помнят,
Нам на волю закрыты пути.
Мы умрём здесь и тут.
Видно, вольному воля —
Где придётся в могилу сойти.
И священник нам скажет:
«Вы грешили, ребята,
И за это гореть вам в аду!»
Мы ответим ему:
«Волноваться не надо!
Этот ад видим мы наяву».
И начальник нам скажет:
«Вы сидите за дело,
Вы забыли закон,
А закон – не дурак».
Мы ответим ему:
«Твой закон? Надоело!
Но не скажешь и ты, почему».
Мы привыкли к тому,
Что имён не имеем,
Что «колючка» и псы —
Наш последний удел.
Мы надеемся только,
Что когда-то прозреет
Тот, кто вольную жизнь
Превратил в беспредел…
Контраст между «ваххабитом», специализирующимся на псевдокриминальном шансоне, и утончённо-грустной Бьярмуле был столь разителен, что Марк Айле едва сдержал нервный смех. Но тут же заставил себя переключиться на соседей по столику, которые снова обсуждали Айна Бруммана…
