1. «Левая» тетрадка
Легко мечтать о ярком безоблачном будущем, живя в маленьком провинциальном городке, на берегу мелкой речки, которую правильнее было бы назвать сточной канавой. Легко мечтать о больших городах, интересной работе, великих свершениях и подвигах, если поблизости не наблюдается ни того, ни другого, ни третьего, ни четвертого. В мегаполисе, где пыль и грязь скрыты под мишурой столичного шика, труднее быть искренним в своих мечтах и иллюзиях. Поэтому подлинные мечтатели, которые на самом деле верят в осуществимость высоких фантазий, рождаются только в глубинке.
Таким мечтателем был и Мэл Скворешников, родившийся в Калуге и первые семнадцать лет своей жизни проживавший там же ― на улице Березуевской.
Город Калуга, что под Москвой, представляет собой замысловатое переплетение деревенских улиц: маленькие однотипные домишки, жмущиеся заборами друг к другу, покатые крыши, резные наличники, глухие ставни, пыльная зелень летом, вязкое ледовое крошево зимой. Лишь ближе к Вокзальной площади улицы раздавались вширь, появлялись тротуары, кирпичная застройка вытягивалась к небу на четыре-пять этажей ― изломы этого пространства были глубоко родными для Мэла, но он всё равно мечтал о другом.
Лет с семи, обзаведясь первыми школьными друзьями и получив уже некоторую степень свободы, Скворешников любил приходить с ватагой на смотровую площадку, устроенную над обрывом в Парке культуры и отдыха, и долго стоял там, маленький восторженный человечек, еще не вылезший из детсадовских колготок, ― смотрел на величавую Оку, на глубокое синее небо, не стиснутое здесь домами и деревьями с белой от пыли листвой. Иногда везло увидеть клин перелетных птиц: казалось, они невесомо парят там, в недостижимой и непостижимой синеве, душу тянуло к ним, и Мэлу часто снилось, что он тоже птица с хрупкими костями и огромными крыльями, в этих снах достаточно было только оттолкнуться от земли, чтобы вознестись быстро и ровно, оставив скучную Березуевскую, с ее заборами, огородами, злыми собаками, юркими курами и крикливыми петухами далеко внизу ― так далеко, что она превратится в набор деревянных кубиков из детского конструктора.
Потом Скворешников подрос и узнал, что люди ― не птицы и никогда ими не станут. Он что-то такое слышал и раньше, но не придавал значения многим взрослым словам ― ему просто не хватало знаний, чтобы понимать их. И вдруг так случилось, что он всё разом узнал и принял как данность. Позднее Мэл даже не сумел вспомнить момент истины, когда страшная правда о небе стала частью его куцего опыта. Должно быть, он сам наивно задал вопрос: «Почему люди не летают?», а Татьяна Яковлевна, учительница начальных классов, ответила: «Потому что в небе опасно». Более взрослый и самостоятельный школьник потребовал бы разъяснений, но Скворешникову хватило и простых слов. Песок сыпучий, вода мокрая, ночь темная, зима холодная, в небе опасно, люди не летают. Мэл даже не огорчился. Разве можно пенять песку, что он сыпучий, а воде ― что она мокрая?..
Первые робкие сомнения и основанные на них надежды пробудились в Скворешникове, когда он уже был пятиклассником, активистом пионерской дружины и членом кружка юных водолазов. Понятно, что калужские школьники вполне искренне увлекались водолазным делом, акванавтикой и океанологией. Увлекался этими дисциплинами и Мэл. Он уже обзавелся ластами и маской с трубкой с козырными наклейками «ДОСААФ», сделал и поставил у себя в комнате модель легендарного подводного крейсера «Гепард», повесил прикупленные по случаю плакаты с прекрасными портретами Жака-Ива Кусто и Юрия Сенкевича ― всё как у людей. А еще он много читал, и однажды (удивительно, что не раньше) ему в руки попала книжка французского писателя Жюля Верна «Восемьдесят тысяч километров под водой». Он взял ее в городской библиотеке, она была затрепанная, зачитанная, отдельные станицы отсутствовали, но поводом для удивления стал формуляр, который свидетельствовал, что книгу в последний раз брали еще до рождения Скворешникова ― не двенадцать даже, а пятнадцать лет назад. Это так поразило Мэла, что он отложил дела и прочитал ее в один присест. Уже на сотой странице он понял, почему Жюль Верн не пользуется больше спросом у калужских книголюбов, ― писал он интересно, но неправду. Скворешников был в этом абсолютно уверен, ведь он изучал в кружке историю подводного флота, мог уверенно рассказать о «потаенном судне» Никонова, о весельной субмарине Дреббеля и о винтовой подлодке Бауэра, о «боевой черепахе» Бушнела и о ракетоносце Шильдера ― Мэл не помнил, чтобы в этом списке фигурировал огромный подводный корабль «Наутилус», таранивший суда и погружавшийся на чудовищные глубины, доступные только современным батискафам. Вообще все приключения капитана Немо и его команды производили впечатление невероятного сумбура. Понятно, что эти ребята выступали за права угнетенных во всем мире и старались оказать им интернациональную помощь в борьбе за независимость от империалистов, но метания «Наутилуса» по земному шару и довольно навязчивое желание Немо продемонстрировать своим пленникам все чудеса океана, которое ни единожды могло привести к гибели подводного корабля со всем экипажем, вызывали легкую оторопь. Из мемуаров Кусто и отечественных подводников Мэл знал, что освоение глубин ― это сложный кропотливый процесс, сопряженный со многими трудностями, лишний риск не уместен, люди должны возвращаться домой к своим семьям, а не гибнуть в холодной соленой воде. Однако, несмотря на все эти несуразности, роман Мэлу понравился. Вот ведь, думал он, врет этот жулик Верн и не краснеет. Как только его напечатали?..
Возвращая книгу библиотекарше Марии Ивановне, Скворешников поинтересовался, почему французский писатель использует откровенный вымысел вместо того, чтобы описывать действительность как она есть. Добрая библиотекарша охотно объяснила, что у французов, в период до революции, так писали многие. Александр Дюма, оказывается, тоже придумал своих мушкетеров, но при этом поместил их в антураж реальной исторической эпохи, чтобы убедить читателя, будто бы так всё и происходило на самом деле. Но зачем? ― вопрошал Мэл. «Затем, ― спокойно отвечала Мария Ивановна, ― что при капитализме литература прислуживает господствующему классу. Она создает иллюзии, которые выгодны эксплуататорам. Не всякий рабочий способен отличить, где иллюзия, а где правда. Эти романы одурманивают, скрывают истинные проблемы и зовут решать проблемы надуманные. Наша советская литература давно отказалась от описания вымышленных миров и приключений. Только реализм помогает читателю верно понимать действительность и преобразовывать ее». Объяснение Марии Ивановны показалось Скворешникову сложным, но внутреннюю правоту он почувствовал и отказался от дальнейших расспросов. Вместо этого он попросил еще какую-нибудь книгу Жюля Верна: дескать, хочет убедиться, что дореволюционные французы всё врут. Библиотекарша нахмурилась и сообщила сквозь зубы, что Жюля Верна в фонде немного, и кроме «Восьмидесяти тысяч километров…» имеется еще только один роман ― «Таинственный остров». Он очень старого издания, в нем тоже не хватает половины страниц, его уже списали в макулатуру, и если Мэлу так вот приспичило, он может забрать эту книжку себе и насовсем. Скворешников с радостью согласился и стал обладателем редкой книги, копии которой, как он догадывался, нет ни у кого в Калуге.
