— Да-а, — протянул Слава. — Не ожидал, брат Красев, я от тебя такой прыти. Ты ведь всегда казался таким… неповоротливым. Как, впрочем, любая порядочная совесть.
— Но, как видишь, сегодня я успел.
— Поздравляю. И что ты собираешься делать?
— Я? — брат Красев искренне удивился. — Я — ничего не собираюсь. Что собираешься делать ты? Собираешься убить его? Собираешься изменить своему принципу?
— А почему бы и нет? — отозвался Слава. — Все мы когда-нибудь изменяем свои принципам. А тут такое благородное дело — прихлопнуть разом основателя Корпуса.
— Ты говоришь о нем так, будто перед тобой рисованный человечек из любимых компьютерных игр…
— А в сущности так оно и есть, — кивнул Слава. — Ну посмотри ты сам, — он снова пошел в обход Максима, который молча и настороженно следил за ним, поворачивая голову. — Он человек из несуществующей более реальности, отец-основатель несуществующего более Корпуса, по самому большому счету он — обман зрения, фикция, мнимая величина.
— Живой человек…
— Он — мертвый человек!
— Давай поговорим спокойно.
— Это ты можешь говорить спокойно. Я не могу и не хочу говорить спокойно. Он враг, а для меня — даже более чем враг. Его ученики и последователи уничтожили миллионы ни в чем не повинных людей. И моих близких, заметь, тоже. Всех под корень! Что ты можешь об этом знать? Что ты вообще понимаешь?! Дитя благополучного времени! Ты можешь говорить спокойно, а я — не могу!
— Я так понимаю, мое мнение по обсуждаемому вопросу здесь никого из присутствующих не интересует? — ровным голосом осведомился Максим.
Слава замолк и уставился на него, приоткрыв рот. С непонятным выражением взглянул на Максима и брат Красев.
— Интересует, — сказал наконец этот последний.
— Я, честно говоря, так и не понял, кто вы, — сказал Максим. — Но это неважно. Я много встречал людей — таких, как вы. Они не обладали и долей той силы, с которой вы играетесь так… э-э… непринужденно. Но во всем остальном они ничем от вас не отличались. Порождения ненависти. На ненависти взращенные. Вы ненавидите все, что вам непонятно; все, что не укладывается в рамки вашей узкой морали. Эта мораль представляется вам наивысшим достижением цивилизации, но при этом она позволяет под своим флагом делать любые подлости, предавать, обманывать, убивать. Чем вы лучше нас, чем вы выше нас, чем вы чище нас? Мы хотя бы честны перед самими собой. Мы знаем, что наша мораль несовершенна и открыто признаем это. А вы в то же самое время сжигаете миры, спасая их от «красной угрозы». Не будь Корпуса, вы мимоходом во имя светлых идей демократии и христианских замшелых заповедей сожгли бы и мой мир… Впрочем, о чем я — вы ведь и так его сожгли… Вы любите кричать о величии своего духа, но никто из вас не способен на элементарный подвиг во имя чего-то более высокого, чем ваша жалкая жизнь. Вы до сих пор ставите нам в вину репрессии, но виноваты в них прежде всего вы сами, готовые в любой момент встать на колени и забыть все свои путаные идеалы ради мелкого желания выжить любой ценой. А мы победим, мы победим, потому что любой из нас всегда готов на подвиг… И я готов… как другие…
Максим замолчал и наступила пауза. Потом Слава скривился, словно укусил что-то такое до предела кислое, и с издевкой сказал:
— Ах-ах-ах! Какие мы, черт возьми, благородные. Как же, как же: «безумству храбрых поем мы песню». Благородное все из себя ощущение благородной обреченности. Вот с такими уродами, брат Красев, ты и собираешься найти общий язык?
— Постой, — брат Красев смотрел прямо на Максима и первым понял, что сейчас произойдет. — Он… постой же! — последнее Вячеслав крикнул уже Максиму.
А тот, не слыша более ничего и не видя ничего, только шепнув: «…а умирать-то…» — рванул с груди медальон и бросил его через комнату в Славу.
Лицо Вячеслава-прим перекосилось. С криком он отпрянул и вскинул руку вперед и вверх.
Максима отшвырнуло к противоположной стене, и еще в воздухе он превратился в огненный шар.
Минула секунда.
— Ты видел? — спросил Вячеслав-прим, тяжело дыша. — У фанатика была хронобомба. Если бы он… если бы я…
— Дурак, — сказал Красев с отвращением. — Откуда у него технология Всадников?
И добавил, помолчав:
— Ты как-то говорил, что не убил в своей жизни ни одного человека? Что ж, поздравляю с первым!..
ПОНЕДЕЛЬНИК, ВТОРНИК, СРЕДА, ЧЕТВЕРГ,
ПЯТНИЦА, СУББОТА, ВОСКРЕСЕНЬЕ
«Отныне время будет течь по прямой,
Шаг вверх, шаг вбок — их мир за спиной.
Я сжег их жизнь, как ворох газет,
Остался только грязный асфальт…»
Борис Гребенщиков
Светлая и Темная Стороны Времени
Понедельник.
Вячеслав Красев ощущал беспокойство. Он не понимал природы этого беспокойства, а Нормаль в подобных делах помочь была бессильна, так как отвечала всегда на прямо и точно сформулированные вопросы, а сформулировать интуитивные домыслы, порождаемые ненормализованной частью подсознания, таким конкретным образом не был способен и Вячеслав.
Казалось, что все закончено. Раз и навсегда. Корпус Защиты Понедельников, эта военная машина, этот протез особой реальности, перестал существовать, выброшенный на Темную Сторону Времени. Его восстановлению могла бы поспособствовать хитро сплетенная петля из скрытых, но многое определяющих событий. Однако уже готовая петля была обнаружена и жестоко разорвана Вячеславом-прим. Он позаботился о том, чтобы малейшего звена ее на Светлой Стороне не осталось.
Казалось, что все закончено. Раз и навсегда. Но беспокойство Вячеслава Красева при мысли об этом лишь усиливалось. Его беспокоило смутное подозрение, будто упустили они некую мелочь, незначительную деталь. Возможно, то была интонация, с которой основатель Корпуса, этот удивительный и фанатичный в своей вере человек, разговаривал с ними, перед тем как совершить самоубийственный поступок (подвиг?). Насколько не были бы несовместимы два понятия: умный и фанатик, но перед ними стоял тогда действительно умный человек. Он очень ловко использовал возможности Хроноса, умело составил петлю, которая обеспечивала Корпусу стабильность. Судя по всему, он знал многое о свойствах Времени, его Светлых и Темных Сторонах; он должен был понимать, что с его гибелью теперь, когда КОЗАП превратился в мнимую величину, он сам — единственное, что еще связывает Корпус с реальностью; он должен был беречь себя, а не соваться грудью на амбразуру пулеметного дота, вроде тех, кто идя в атаку, оставлял в окопе записку: «Считайте меня коммунистом!». Да, безусловно, он все-таки был фанатиком. Но при этом же он был и умным человеком. Зачем ему нужен был этот подвиг, который в итоге привел к окончательному краху идеи, которой он этот подвиг посвятил? Вячеслав Красев не находил ответа.
