Все. Это было все, край. Ася рухнула на ближайший стул так, что едва не слетела туфля с левой ноги, и, запрокидывая голову, всплескивая руками и всхлипывая, захохотала. Слезы брызнули сразу.
– Симагин! – давясь истерическим смехом, время от времени выкрикивала она. – Да пошел ты к черту! Дурак! Да я вовсе не к тебе шла!
Так они и смеялись: Ася – словно кто-то судорожными движениями, впопыхах, насухо вытирал скрипящее и взвизгивающее от чистоты окно, и Симагин – словно негромкий седой колокольчик позвякивал.
А тут и чайник поспел. Отвернувшись от Аси и тем оставив ее как бы в одиночестве досмеиваться, утирать слезы и поплывшую краску, Симагин принялся за дело, приговаривая:
– Лавандочки положим, это от нервов. Мяты для вкуса, ты всегда любила ментоловые сигареты… Жи-ви-ительный будет напиток…
Ася, медленно успокаиваясь, смотрела в его худую спину. Чем-то он вдруг напомнил ей Офелию – розмарин, это для памятливости…
Почему он так спокоен? Он что, ждал ее? Это и впрямь заговор?
Тоже мне, свет…
Бред. Вот чем кончился этот сумасшедший вечер. Полным бредом и полным сумасшествием.
Как он мог сговориться с Александрой? Да и зачем?
А не так уж все и забылось, кое-что всплывает помаленьку, проявляется. Розмарин для памятливости… Точно. Вот на этом стуле я всегда и сидела. А ведь Симагина не Сергей зовут. Все-таки, кажется, Андрей. Почему он меня не поправил?
Пренебрегает. Действительно, какая ему разница, как я его зову. Симагин, и точка. Вот ведь мистика, только сегодня мечтала говорить: Сереженька… то есть Андрюшенька… тьфу!
– Симагин, – сказала Ася, – а ведь тебя не Сергей зовут, а Андрей, правда?
– Правда.
– Какого же лешего ты меня не поправил? Ну – забыла… так ведь сколько лет прошло, имела я право забыть?
– Имела, – невозмутимо ответил Симагин, колдуя с заваркой. – Потому и не поправил.
Логично, подумала Ася. Кошмар. А я – кретинка кретинкой. Ноги гудят… А ведь еще обратно как-то выбираться. Ну, я устроила себе вечер воспоминаний. Не удалось в Петропавловке погулять – зато тут нагулялась на всю оставшуюся жизнь. Редкостный идиотизм! Скорее бы домой – и забыть, забыть все это скорее. Всех ведьм, всех ведуний, всех колдунов и магов, всех бывших и настоящих любовников…
Но не так все было просто. Она ощущала свое тело, которое не требовало больше ничего, не вопило панически, а лишь тихо радовалось, отдыхая от соковыжималки метро, от напряженной ходьбы вслепую, от привычного, почти не осознаваемого, но изматывающего бабьего страха перед одиноким перемещением по ночному городу; и кухня, на которой она когда-то женственно, семейно, радостно варила суп, и мыла посуду, и ела этот суп из этой посуды с этим Симагиным и с Антоном, и пила с ними чай, вдруг стала чувствоваться как самое спокойное, самое надежное, самое защищенное место на свете. Не хотелось никуда идти. Вкусно пахло свежим чаем. И домом. Дома у нее пахло тоской. А здесь – пахло вкусным чаем и домом.
Но что же все-таки произошло? Что-то совершенно невозможное… нереальное.
– Ну, объясняй! – потребовала Ася. Симагин обернулся:
– Я?
Она только молча втянула воздух носом. А потом, когда он снова отвернулся и она поняла, что больше он ничего не скажет, спросила:
– Курить у тебя по-прежнему нельзя?
– Можно. Но уже чай готов. Попей сначала, Ась. Бутербродик сделать?
Ась… Бутербродик… Сю-сю-сю. Симагин во всей красе. Она вытянула ноги, откинулась на спинку стула и, запрокинув голову, даже прикрыла глаза. Хорошо… Ничего не ответила. И Симагин молчал. Только позвякивала посуда. Наверное, он чашки доставал, и Асе стало немного интересно их увидеть – вспомнит она эти чашки или нет; но не было сил поднять веки. Забулькал разливаемый чай. Она по-прежнему сидела с запрокинутой головой и закрытыми глазами. Медленно, почти равнодушно произнесла:
– Я же домой добраться не успею.
– Такси позовем, – услышала она голос Симагина. – Я тебе денег дам, если что. Отдыхай.
– Такси теперь тоже разные бывают…
– Ну хочешь – я тебе в Антошкиной комнате постелю. Утром двинешься.
У Аси перехватило горло, и глаза открылись сами собой, она уставилась на Симагина.
– Андрей… Для тебя это по-прежнему… Антошкина комната?
Симагин, осторожно и сосредоточенно несший к столу дымящиеся чашки на блюдцах, бросил ей в лицо удивленный взгляд.
– Знаешь, Ася, – проговорил он и поставил одну чашку перед нею, другую – на противоположный край стола. – Вот сахар… если хочешь. Вот ложечка… Знаешь, Ася, среди прочих легенд о знаменитом академике Орбели есть такая, – он ногой придвинул второй стул и сел напротив Аси. – На каком-то административном действе некий хмырь обратился к нему: "Вы, как бывший князь, должны понять…" Величавый академик величаво повернулся к хмырю и пророкотал: "Князь – это не должность, а порода. Вы ведь не можете сказать о собаке: бывший сенбернар".
Некоторое время они молча смотрели друг другу в глаза. Потом сквозь комок в горле Ася сказала:
– Спасибо.
Симагин чуть улыбнулся и пожал плечами.
– Может, все-таки бутерок?
– Знаешь, я так устала и задергалась, что не смогу есть. Может, чуть позже. Ты себе сделай, если хочешь.
– Я ужинал.
Она улыбнулась, украдкой разглядывая его. Она, собственно, до сих пор толком и не успела его разглядеть. Как-то он, похоже, и не изменился совсем. На мне, подумала она, время сильнее сказалось, чем на нем, это точно. Ну еще бы. Без детей… Впрочем, доподлинно я этого знать не могу, конечно. Но, во всяком случае, явно без живущих с ним под одной крышей детей… Только некий флер аскезы на физиономии. От этого глаза и лоб кажутся больше, а улыбка – светлее.
Бабы, похоже, в доме нету, консервами питается. Бульонными кубиками.
– Вижу я, как ты ужинаешь. Кожа да кости остались.
Симагин смолчал.
– Я сейчас расскажу… Слушай, мы никому не мешаем? Ты один?
Симагин покивал. Потом сказал:
– Старики совсем в деревне осели. Там же теперь приграничная зона, режим. А чтобы сесть на поезд, нужно переместиться в город, потому что вокзал в городе, значит – за границу, значит, письменные заявления, оформления, очереди, визы, за все плати… Не наездишься.
– А женщины у тебя что, нет?
– Я тебе ложечку дал? Ага, вижу, вон она.
– Нет, правда. Тебе что, никто не нравится?
Симагин только головой покачал от такой назойливости. Потом картинно поднял чашку.
– Мой прадэд гаварыл: имэю вазможнаст купыт казу – но нэ имэю жилания. Имэю жилание купыт дом – но нэ имэю вазможнасты. Так випьем за то, чтоби ми даже пад давлэнием наших вазможнастэй ни-ка-гда, – он назидательно повел указательным пальцем левой руки, – нэ паступалы напирикор нашым жиланиям!
