— Теперь смертные не те, как когда-то. Тысячу лет назад ты променяла бы свою бессмертную душу на черствую корку хлеба, а теперь не готова сыграть, даже если на кону твоя свобода. Люди стали такими… скучными. Ну, никаких пари? Окончательно?
Она покачала головой; на его лице отразилось разочарование.
— Тогда к завтрашнему дню напишешь мне эссе по истории алхимии. Я не жду от тебя научного труда, но рассчитываю увидеть с твоей стороны понимание основ того, чему я пытаюсь тебя учить.
— Вы учите меня алхимии?
Он с удивленным видом оглядел свою лабораторию.
— Ты не понимаешь, чем я тут занимаюсь?
— Но алхимия… это же чушь. В смысле, вроде магии. Не наука.
— Достижения алхимии печальным образом забыты. А магия — прекрасное определение того, что ты не в состоянии понять, поскольку не имеешь для этого необходимого фундамента. Что же касается науки… — Мирнин издал неприличный звук; его глаза снова лихорадочно сияли. — Наука — это метод, уж никак не святыня. Открой свой ум, Клер. Всегда приходи сюда с открытым умом. Подвергай сомнению все; не принимай ничего как факт, пока не докажешь этого себе сама. Понятно?
Она неуверенно кивнула, скорее потому, что опасалась выражать несогласие, чем потому, что он действительно ее убедил. Мирнин улыбнулся и с недюжинной силой хлопнул ее по спине.
— Ты моя девочка… Пошли дальше. Что тебе известно о теории Шредингера? Той, в которой речь идет о коте
[8]
?
Снова странности Мирнина проявились лишь к самому концу урока, когда, как показалось Клер, учитель устал. Нужно признать, работать в этой лаборатории под началом наставника, полного такого страстного энтузиазма, было по-своему интересно, даже если порой он ее пугал. Мирнин напоминал маленького мальчика — с этой своей неуемной энергией, беспокойно двигавшимися руками, смешливостью, своеобразной иронией, которой он отзывался на любую ее ошибку, предпочитая высмеивать, а не поправлять. Видимо, считал, что она быстрее и лучше усвоит материал, если ей придется разбираться в нем самой.
Взглянув на часы, она обнаружила, что уже восемь и ее давно ждут дома. В это время Клер копировала таблицы непонятных символов из книги, которая, по словам Мирнина, была единственным уцелевшим экземпляром данного труда, и он временно не обращал на нее внимания.
— Мне пора уходить. — Она зевнула и потянулась.
— Уже? — отозвался наставник, работавший с неким прибором, напоминавшим тяжелый древний микроскоп.
— Поздно. Я должна идти домой.
Мирнин выпрямился и сердито уставился на нее: выражение его лица не предвещало ничего хорошего.
— Теперь ты мной командуешь? — рявкнул он. — Кто тут учитель? Кто ученик?
— Я… Прошу прощения, но я не могу оставаться здесь всю ночь!
Мирнин подошел к ней… и она его не узнала. Ни бурлящей энергии, ни юмора, ни искрящегося гнева; он выглядел обеспокоенным и угрюмым.
— Домой, — повторил он. — Дом там, где сердце. Почему бы тебе не оставить свое здесь? Я хорошо позабочусь о нем.
— М-мое с-сердце?
Она уронила ручку и отскочила — теперь между ними оказался большой лабораторный стол с химическим оборудованием. Мирнин обнажил зубы, его клыки опустились.
«Канал «Дискавери». Королевская кобра. О господи! Может, он плюется ядом?»
Его глаза вспыхнули; ей показалось, что сейчас это сияние питается… ее страхом.
— Не убегай, — сказал он раздраженно. — Ненавижу, когда убегают. Скажи, что ты здесь делаешь? Почему продолжаешь преследовать меня? Кто ты?
— Я Клер, Мирнин. Ваша ученица. Я прихожу сюда, чтобы учиться у вас, помните?
Как выяснилось, отвечать так не следовало, хотя Клер не поняла почему. Мирнин застыл, в его глазах разгорелся совершенно безумный свет — омерзительный, ужасающий. В движениях появилось что-то текучее, волнообразное.
— Моя ученица. Значит, ты принадлежишь мне, и я могу делать с тобой, что пожелаю.
Как никогда он теперь напоминал королевскую кобру.
— Сэм! — закричала Клер и бросилась к лестнице.
Но больше двух шагов сделать не успела. Мирнин перепрыгнул через стол, разбрасывая стеклянные приборы; они падали на пол и разлетались сверкающими осколками. Его холодные, невероятно сильные пальцы вцепились в щиколотки Клер и дернули ее назад. Она замолотила руками, пытаясь ухватиться за что-нибудь, но ей подвернулась лишь высокая стопка книг, которая, естественно, развалилась.
Клер упала и с такой силой ударилась о пол, что в глазах засверкали искры. Когда это ощущение прошло, она увидела, что Мирнин держит ее за плечи, а его лицо всего на расстоянии нескольких дюймов.
— Не делайте этого! — взмолилась он. — Мирнин, не надо! Я вам друг! Я не причиню вам вреда!
Она понятия не имела, почему говорит именно это, но, как оказалось, попала в точку. Его глаза расширились, и внезапно безумное мерцание в них погасло, слезы хлынули потоком. Клыки исчезли, и Мирнин со смущенным видом мягко похлопал ее по щеке.
— Дорогое дитя, что ты здесь делаешь? — заговорил он. — Это Амелия заставила тебя прийти? Ей не следовало так поступать. Ты такая юная, такая добрая. Скажи ей, что больше не будешь приходить ко мне. Я не хочу причинить тебе вред, но это выше моих сил. — Он постучал себя по лбу. — Она предает меня — тупая, тупая плоть. — Удары по лбу стали сильнее, слезы струились по щекам. — Мне нужен ученик, но только не ты. Не ты, Клер. Ты слишком юная и беззащитная. Рядом с тобой во мне пробуждается зверь.
Он встал и отошел от нее, цокая языком при виде осколков стекла и валяющихся на полу книг. Про девушку он уже забыл, как будто ее вовсе не существовало. Клер села, потом поднялась, все еще дрожа от страха.
Чуть в стороне стоял Сэм. Она не заметила его появления, и он не сделал ничего, чтобы спасти ее.
— Он болен, — сказала Клер.
— Болен, болен, да, я болен, — пробормотал Мирнин, спрятав лицо в ладони, как будто у него раскалывалась голова. — Мы все больны. Все обречены.
— О чем он? — спросила Клер Сэма.
— Так, ни о чем. Не слушай его.
Мирнин поднял взгляд и оскалил зубы. Его глаза злобно сверкали, но безумия в них не было. Ну почти.
— Они не скажут тебе правду, лакомый кусочек. А я скажу. Мы умираем. Семьдесят лет назад…
Сэм отодвинул Клер себе за спину; впервые со времени их знакомства у него сделался по-настоящему угрожающий вид.
