Вовка поджал губы. Ответ подразумевался однозначно. Мягко же отец дал понять, кто тут дурак и чурбан окопный. Слова не мальчика, но мужа… Подсластил и уважил, ага. Спасибо на добром слове.
– Я понимаю, что чуда хочется, – проговорил Журанков, поняв, что Вовка не собирается отвечать. – У нас это, похоже, в крови. Долго запрягаем, мол, да быстро ездим. Месяц спорим, день работаем. Либо тупеть год за годом, либо, раз уж, мол, взялись, то чтобы все было готово к завтрему. А так не бывает.
– Да ладно тебе, – сказал Вовка. – Ты же не на ученом симпозиуме. Завязывай с политесами, па. Я тебя так понимаю: ты хочешь сказать, что я сморозил полную хрень, да еще и обидел тебя, а на самом деле…
– Не надо меня переводить с русского на русский, – попросил Журанков. – Как ты сам недавно выразился, я сказал именно то, что сказал. Ты меня не обидел. Ты ничего не сморозил. Орбитальный самолет реален, я полагаю. Да вон американцы уже Икс тридцать семь Бэ испытывают… Это где-то близко. Но чтобы построить подобную систему, нужна долгая скоординированная работа многих институтов и заводов всей страны. А этим жрунам не до нас. Они так привыкли гнать каждый сам по себе, и чтобы миллион в карман ежедневно… Может, кто-нибудь когда-нибудь и сможет их снова организовать для серьезной слаженной работы, но пока – ни фига. И наше счастье. Потому что необходимость – мать изобретения, и есть, Вовка, вариант получше.
Сын пытливо поглядел ему в лицо.
– Еще лучше?
– Гораздо.
– Только не говори, что придумал звездолет, – чуть хрипло проговорил сын. Журанков расхохотался.
– Звездолет! – передразнил он. – Вчерашний день. Звездолет, копье и набедренная повязка – малый пещерный набор.
– Так, – сказал Вовка. – Туману, па, ты напускать мастак. Хорошо, я не буду спрашивать. Когда захочешь – скажешь сам. Но от меня-то чего надо?
– Помощь, – просто ответил Журанков. – Уровень секретности у меня теперь такой, что все, кто работал по прежнему проекту, должны думать, будто по нему и работают. И как бы даже продолжать по нему работать. И просто у нас вроде пауза, тормоз, задержка финансирования и всякая прочая лабуда, поэтому работа вяло идет. С другой стороны, нищета такая, что полноценную новую команду просто невозможно создать. Некогда и не на что. Остатки денег уходят на поддержание программы прикрытия. Ну, обычные наши выкрутасы, в общем. Так вот мне нужен, смех сказать, дармовой оператор, которому я мог бы полностью доверять и который был бы вне старой игры. Оператор, между прочим, самой что ни на есть высокотехнологичной системы связи – так что тебе прямо по службе. А заодно учиться будешь, кстати… Экспериментатор я, как ты понимаешь, никакой. Мне бы, бродя в полях и ковыряя в носу, придумать чего да просчитать… А ты как раз по железу спец, руки растут, откуда надо. Легенда у нас будет уж-жасно сентиментальная: папаша сынулю младшим лаборантом на самую невразумительную должностишку пристроил у себя под крылышком, чтобы дома сидел и не подвергался опасностям самостоятельной взрослой жизни. Никто не подкопается – убедительно, как булыжник в темя. Пока ты геройствовал посередь соплеменных гор, мы тут строили новую машинку. И она такая скромная, что с ней, в сущности, один человек при необходимости управляется. Но работает она или нет, и если работает, то как – этого пока никто не знает. Надо начинать испытания.
– Понимаю, – дрогнувшим голосом уронил Вовка.
Глаза у него уже горели. Сейчас он все-таки стал похож на себя маленького: а что там, под елкой? Папа, уже можно посмотреть? Ну ведь часы еще не били, Вовка, Дед Мороз еще не приходил… Па, ну я же вижу: что-то лежит под елкой! Па, ну я посмотрю, да? Ну вон же, там коробка!
Некоторое время будем вместе, подумал Журанков, видя, что победил. Хотя бы некоторое время. Ну, а дальше… что бог даст.
– Я вчера разговаривал с хозяином, и он мою мысль одобрил. Назови как хочешь: семейный подряд, рабочая династия… Ты воин, ты патриот. А тут все это в таком густом замесе, что меня и самого-то трясет.
– Ты наконец скажешь, чего сварганил?
– Не скажу. Вне защищенных помещений даже говорить не хочу. Но если ты пойдешь сейчас со мной в лабо…
– Конечно, пойду!
Вовка выкрикнул это раньше, чем Журанков успел договорить. Журанков улыбнулся.
– Но пути назад не будет, – проговорил он. – Решайся сейчас. И, чтобы ты не обольщался и не ждал опять мгновенных чудес, скажу сразу: три пробных эксперимента дали нулевой результат. Работа, Вовка, предстоит долгая и кропотливая. И без гарантий. Потому что только у Золотой Рыбки чудеса гарантированы, а я… без плавников.
Некоторое время напряженный Вовка сидел неподвижно и молча. Потом обмяк, даже чуть ссутулился – и засмеялся негромко.
– Ты, батька, хитрый, – проговорил он. – Такой простой-простой, а хитрый. Считай, я заглотил наживку.
– Тогда доедай наконец свои булки и одевайся, – ответил Журанков.
5
Процесс познания похож на младенца. Вот совсем недавно будто ничего и не было, только страстная надежда, только спрятанный в нежном тайнике зародыш, о котором неведомо посторонним. Но вот уже кричит; а вот – уже сам грудь находит… головку держит… пополз… встал на ноги… Побежал, побежал – теперь не удержишь! Теперь глаз да глаз! Теперь попробуй догони!
Попробуй пойми, почему он то ест свою кашку так, что только давай, а то отворачивается с паническим воплем, точно мама поднесла ему осклизлую вываренную луковицу; почему то слушается, то капризничает, то хнычет, а то довольнешенек и рот до ушей, то он шелковый и золотой ребенок, а то шкода и вредина, каких поискать. Может, на одну десятую ты его учишь и руководишь им – на девять десятых ты сам стараешься его понять и у него выучиться.
И, как всякий ребенок, при всем своем упрямстве, неудержимости и полной неспособности сочувствовать тем, кто его растит, он абсолютно беззащитен.
Более пяти недель двухграммовые образцы – металл, дерево, пластик, стекло, мел – по два, а то и по три раза в день оказывались в фокусе синхронизированных лазерных вспышек, то слепящих, то почти невидимых, то хлестких, точно кнуты, то ласковых, будто крымское море на закате. Разнесение частот и энергий было пока максимально широким; Журанков старался для начала нащупать хотя бы основные параметры и шел методом последовательных приближений, потому что даже суперкомпьютеры, работавшие на него целыми сутками, не давали точных рецептов – что толку было в их сказочном быстродействии, если сами математические модели оставались расплывчатыми, как размокшие акварельки? Моделировать процессы, саму природу которых способны прояснить только серии удачных экспериментов – это даже не телега впереди лошади; это – пламя дюз впереди ракеты, это рождение впереди зачатия.
Мало-помалу кольцо параметров сжималось, но на результатах это не сказывалось никак; образцы покоились в держателях, как им и надлежало покоиться согласно всем расхожим представлениям о том, что может и чего не может происходить с веществом и пространством; с тем же успехом на них можно было вовсе не лазерить, а светить карманным фонариком, пускать солнечные зайчики или, если уж совсем с горя – плевать, стараясь попасть с высоты. Тщетно ожидавший переноса образцов приемный стенд, расположенный в семнадцати метрах от исходной точки, у дальней стены лабораторного зала, оставался пустым; лишь пыль запустения копилась на нем, наглядно являя ответ неумолимой реальности на романтические бредни о рукотворных чудесах.
