– Да вы что? Ганса взяли? – услышал я в ответ довольный бас Акулы. – Тащите его сюда, падлу рыжую, воспитывать будем. А где второй гнус, Прохоров? Тоже должен где-то рядом быть. Прием.
– Не знаю. Этот рыжий один тут околачивался, – отозвался майор, и я невольно отшатнулся от окна, увидев, как он внимательно смотрит по сторонам, разглядывая снующих мимо прохожих.
Николь тронула меня за плечо.
– Так даже лучше, – сказала она, осторожно подбирая слова. – Он только мешал. Твой немец не нужен.
Впрочем, было видно, что она отлично понимает мои чувства и просто пробивает меня на вшивость.
– Николь, Ганса будем вытаскивать, – сказал я совершенно спокойным, ровным голосом, чтоб она даже не думала увиливать.
– Пацанская дружба, ага, – поморщилась она.
– Почему «пацанская». Просто дружба. Я его не брошу, потому что он мой товарищ.
– А меня? – заинтересовалась Николь. – Меня бы ты тоже вытащил из такой же задницы?
Я незаметно повел носом, чтобы вдохнуть хоть немного ее аромата, и неожиданно чихнул.
– Конечно.
Она бросила на меня быстрый недоверчивый взгляд и ушла в спальню – краситься.
Я снова порылся в карманах, выложив на стол все свое богатство – четыре купюры по тысяче рублей. Остатки роскоши.
Я смутно себе представлял, сколько стоит вызволение задержанного столичной комендатурой солдата, но понимал, что в данном случае деньги могут оказаться несостоятельным инструментом – Акула, конечно, жадная скотина, но его главной характеристикой все же была злоба и мстительность. Он не отдаст Ганса, пока вдоволь не потешится над солдатом, осмелившимся удрать от заместителя начальника комендатуры.
Николь вышла из спальни в боевой раскраске и с интересом уставилась на стол, где я считал деньги.
– Выкупать будешь, олигарх?
Я покачал головой:
– Акула, наверное, за деньги не отдаст. Он очень зол на Ганса.
Николь подошла ко мне вплотную и сердито топнула ножкой.
– Значит, опять я должна решать ваши проблемы? Как же вы задрали, гамадрилы…
Мне действительно стало неловко. И впрямь мы с Гансом слишком непринужденно сели на шею этой, в общем-то, хорошей бабы и усиленно ломаем ей карьеру светской шлюхи. А ведь она давно заслужила место в самом лучшем, самом элитном борделе.
– Дай мне лимузин с водилой на пару часов. Больше ничего не потребуется, – сказал я, сгребая со стола деньги.
– Зачем?
– Съезжу в Балашиху, в расположение части. Возьму Суслика, нашего старшину, на понт. Дам ему эти четыре штуки, пообещаю потом еще, привезу в комендатуру. Он вытащит оттуда Ганса и отдаст мне. Потом мы удерем.
Я сам слабо верил в то, что говорил. Суслик наверняка с бодуна, злой. Ссориться с Акулой ему вообще нельзя, а узнает комбат про эту выходку, так вообще всем кранты настанут. Так что визит в часть, скорее всего, закончится моим арестом и заключением в карцер. Но ничего умнее я пока не придумал.
Николь достала из сумочки манерный телефон неизвестной мне марки и взглянула на время:
– Нет, дружок, херовый у тебя план. Во-первых, нас ждут через два часа на деловом завтраке в Федеральном союзе промышленников и аграриев – Марк устроил. Там ты обмолвишься парой фраз о расширении своего бизнеса, я сейчас набросаю текст. Напрямую про перспективы заводов Марка ты ничего не скажешь, но кому надо, все поймут. А во-вторых, вечером показ мод в Манеже, там нас тоже ждут.
Я молча пошел к выходу, на ходу засовывая деньги в карман пиджака.
– Михаил! Стой! Стоять, я сказала!
«Она сказала». На мгновение появилось острое желание вернуться и ударить ее – за один только этот наглый, барский тон.
Но я быстро взял себя в руки, прошел коридор и спустился вниз по широкой лестнице отеля. Внизу околачивался только один охранник, который меня явно не узнал, но на всякий случай отдал честь, пристально глядя на мои карманы.
Я рефлекторно потянулся за купюрой, но вовремя остановил руку, бочком продвинувшись возле замершего в ожидании чаевых молодого человека.
Четырех штук едва хватит на такси от части до комендатуры и обратно, да еще ведь нужно пару пузырей прикупить, для смазки разных трущихся комендантских шнырей. Так что, увы, никаких чаевых я сейчас давать не могу.
Обиженное лицо охранника я увидел уже в отражении зеркальных дверей, которые он, обнаглевший тунеядец, даже не потрудился мне открыть.
Я немного притормозил, ожидая Николь, но она так и не появилась. Я даже вернулся к дверям и посмотрел сквозь зеркальные блики в холл – там было пусто, охранник тоже ушел.
Тогда я четко, по-пацански, сплюнул в урну, сунул руки в карманы шелковых брюк и пошел по нагретому неожиданно жарким солнцем асфальту туда, где, по моим ощущениям, находилась столичная комендатура.
Комендатуру я нашел уже через двадцать минут, но даже после получаса хождений вокруг зарешеченных окон первого этажа ничего разумного мне в голову не пришло. Я еще раз прошелся по улице и увидел неподалеку, за оградой небольшого сквера разномастную, ярко одетую толпу.
Я вошел в сквер, неторопливо добрел до дверей отдельно стоящего здания и прочитал табличку на его дверях. Это был очередной выпуск курсов судебных приставов.
Сами приставы, молодые люди в парадных мундирах, сияли улыбками в окружении симпатичных девушек и ухоженных мам.
Отчаянная мысль заставила меня подойти к небольшой группе выпускников, распивающих шампанское исключительно в мужской компании.
– Господа, – сказал я веско, обращаясь к самому высокому и говорливому из них. – Знаете ли вы, что такое дружба? Что такое бескорыстная помощь товарищу, с которым прошел огонь и воду? Мой товарищ в беде. Помогите его вытащить.
Юные приставы оторопели от такого начала, но потом долговязый спокойно спросил:
– Халтуру, что ли, предлагаешь? – и все они как-то по-особому принялись смотреть на меня, мой костюм и туфли, явно что-то оценивая и прикидывая.
– Можно назвать это халтурой, – согласился я. – Мой приятель попал в военную комендатуру. Надо бы вытащить.
Долговязый недоверчиво окинул меня взглядом.
– Ты что, солдат?
Я кивнул.
Приставы снова пустили бутылку шампанского по кругу, предложили и мне, но я отказался – там им самим было мало.
Впрочем, потом они достали еще бутылку, а потом еще. После третьей бутылки молодые люди заметно опьянели, и долговязый сказал:
– Товарища из комендатуры вытащить – святое дело.
Все вокруг согласно закивали головами, и долговязый добавил:
– По сто евро каждому, и мы готовы вписаться.
