Комбат стоял в окружении незнакомых нам офицеров в звании от полковника и выше, и до меня дошло, что мы лицезреем ту самую грозную комиссию из штаба округа.
– Товарищ майор! Сержанты Прохоров и Миллер вернулись из увольнительной в расположение части! – доложил я звенящим от ужаса голосом, и вокруг настала недоуменная тишина.
– Какая еще увольнительная? Вы же в самоволку бегали, пидорасы, – неуверенно сказал комбат, оглядываясь по сторонам.
Из темноты вынырнул Суслик:
– Никак нет, товарищ майор. Мы уже разобрались, ошибочка вышла. Я посылал солдат за горбылем, для утепления столовой. Так они достали. Было сложно, но они справились, – последнюю фразу Суслик повторил на бис, повернувшись к нам лицом, и мы с Гансом заорали, как перед расстрелом:
– Да, да! Мы достали! Целую машину горбыля!
– Десять кубов, – строгим голосом подсказал Суслик, и мы закивали головами:
– Так точно. Десять кубов!
На лицах членов комиссии проявилось понимание.
– Ну, тогда в казарму шагом марш! – приказал нам Суслик, и мы с Гансом с готовностью развернулись в нужном направлении.
– Стоять! – вдруг гаркнул комбат.
Мы замерли, а комбат продолжил:
– Вас еще посылали за комплектом зимней резины к «Ладе-универсал». Где резина?
Ганс посмотрел на меня с тревогой, но я успокоительно поднял руки: дескать, все нормально, на это денег хватит. Вслух я сказал:
– Так точно, товарищ майор. Резина будет доставлена в расположение части завтра в семнадцать ноль-ноль!
Члены комиссии оживились, один из офицеров, пожилой сухощавый старикашка с генеральскими погонами на плечах, задумчиво обронил, повернувшись к Суслику:
– А за передним бампером к «пятой бомбе» вы их, случайно, не посылали?
Суслик с нескрываемым любопытством посмотрел на меня, едва заметно усмехаясь в рыжие усы:
– Не могу вспомнить, посылал ли я вас, товарищи сержанты, за передним бампером к «бомбе»?
– К «пятой бомбе», – уточнил генерал. – Там еще не всякий подходит.
– Так точно, посылали, – сломался Ганс, не выдержав и десятисекундной паузы. – Бампер будет доставлен завтра в восемнадцать ноль-ноль.
– В восемнадцать поздно. Давайте к двенадцати, – взмахнул сухой ручкой генерал и, довольный, повернулся к майору: – Ну что, комбат, ведешь ужинать или дальше морозить на плацу будешь?
– Пойдемте, гости дорогие, – встрепенулся комбат, показывая на залитую огнями столовую.
Толпа штабных офицеров в сопровождении комбата направилась на свет, а мы с Гансом наконец смогли выдохнуть, глядя друг на друга безумными глазами.
Потом мы пошли к казарме, когда вдруг за нашими спинами раздался истеричный крик какого-то низенького, зато весьма упитанного штатского, приотставшего от группы офицеров:
– Стойте, солдаты! Эй, вы, двое, подождите! Вас еще посылали за сварочным аппаратом «Бош»! На двести ампер! Эй, куда вы, солдаты! Не забудьте, «Бош» на двести ампер! В «Техносиле» продается, на Варшавском шоссе!
Мы с Гансом рванули, не оборачиваясь, прямо через плац, где уже стоял в парадном каре весь батальон.
Ребята на плацу заржали в голос, но командовавшие построением командиры рот любезно отвернулись, чтобы не мешать нам невидимыми наконец добежать до казармы.
Глава тринадцатая
– …В общем, бабы там на мужиков кидаются, как подорванные, да только мужики все пидоры, бабам оттого горько, и потому косячат они по-страшному. – Ганс трепался уже четвертый час, но его не отпускала благодарная публика. Напротив, из соседних казарм подходили все новые и новые слушатели, из тех, кто мог по своему статусу игнорировать приказы дневальных или сержантов.
К пяти утра в старой казарме нашей третьей роты собрался весь цвет батальона – деды, сержанты, всякая штабная накипь и по парочке представителей от национальных землячеств.
Салабонам тоже хотелось послушать про сладкую столичную жизнь, но на входе их встречал жесткий фейс-контроль, причем дневальным контроль не доверили – пара авторитетных сержантов паслась в дверях, решая вопрос доступа персонально для каждого гостя, невзирая на компанию, в которой тот пришел.
Гостей все равно набилось под завязку, и к часу ночи отказывать начали даже водилам хозяйственного взвода и некоторым прапорщикам. Обиженные уходили не сразу – напротив, они грубили, угрожали разнообразными карами, быковали, понтовались или брали измором. Многие оставались стоять у входа, азартно лузгая семечки и изо всех сил делая вид, что внутрь входить вовсе и не хотели, а пришли сюда просто так, что называется «потусить».
Наиболее дерзкие из салабонов устроились на газончике под распахнутым окном и, прикидываясь ветошью, жадно ловили обрывки популярной лекции Ганса и неожиданно вспыхивающих дискуссий. Большинство зрителей щелкали семечки, но были и такие, кто уже приобщился к гламурным фисташкам и показательно лузгал ими, правда, не сильно торопясь – ведь фисташек за те же деньги можно было взять намного меньше, так что и кончались они раньше любого пацанского сборища.
– А что, брат, ты и саму Ксению Собчак живьем видел? – дрогнувшим голосом спросил Ганса ефрейтор Штырь, прославившийся в свое время умением голыми кулаками вбивать дюймовые гвозди в вагонку с одного удара. Впрочем, авторитет в батальоне он заработал не этим своим пошлым цирковым номером, а жесткой дракой с Акулой один на один в одной популярной московской рыгаловке. Про эту драку даже в одной газете написали. Победил тогда Акула, но по неизвестной и поныне причине он отпустил Штыря. Отпустил на глазах у изумленного патруля, не испугавшись уронить свой авторитет. Надо признать, майор Карасик не без душевных порывов человек, что бы про него ни говорили.
– Так ты что, как вот меня сейчас, совсем рядом с собой Собчак видел? – уточнил Штырь, попутно как бы невзначай выставляя напоказ свои модные американские берцы.
– Видел! Но Ксюша не в моем вкусе. Я ей сразу сказал, чтоб даже не отсвечивала рядом, не люблю таких баб, и не уговаривай, – легко откликнулся Ганс и бросил предупредительный взгляд на меня. Я помалкивал, мне было все равно и зверски хотелось спать, но спать было негде – все кровати в радиусе тридцати метров вокруг нас были заняты возбужденными однополчанами.
– Слушай, Ганс! А как туда попасть, ко всем этим гламурным лахудрам и пидорасам? За сто баксов, к примеру, проведешь меня в такой клуб с братом или как? – спросил о вожделенном Магомед, с интересом разглядывая ефрейторские берцы.
Слушатели вокруг, конечно, на всякий случай заржали, подчеркнув тем самым несерьезность вопроса, но когда Ганс раскрыл рот для ответа, притихли, ловя каждое слово.
– При всем уважении к тебе, Мага, за сто баксов в московской клоаке публика пацану даже отлить не позволит, – объяснил Ганс и уточнил на всякий случай: – И брату твоему тоже не дадут, им же по фиг все наше уважение.
