– Я вам не нравлюсь. Это точно. Вы сторонитесь меня. Ну почему, почему меня постоянно преследуют неудачи в любви?
Я деликатно помолчал, чтобы не выдать себя окончательно, и Доктор продолжил перечисление своих жалоб на жизнь:
– И в бизнесе, знаете ли, тоже не все ладно. Представляете, угораздило вложить почти полмиллиона в акции «Колеса фортуны».
– Сочувствую, – кивнул я и сделал понимающее лицо.
– «Сочувствую», – передразнил меня Доктор. – Не знаю, конечно, у вас парфюм по шестьсот евро за миллилитр… Может быть, для вас полмиллиона вообще не деньги. А вот для меня это был чувствительный удар. Я подумал, что найду утешение здесь, в клубе, – но, увы, и в любви меня ждут одни удары… – Он совсем сложился передо мной в одном низком поклоне и вдруг припал к моей ширинке, лихорадочными движениями начиная ее расстегивать и путаясь в пуговицах армейского гульфика.
Я встрепенулся всем телом, одной рукой прикрыл срамное место, как футболисты перед пробитием штрафного, а второй уперся Доктору в лысину, отодвигая его на безопасное расстояние.
Доктор выпрямился и упал мне на грудь, заходясь в натуральных рыданиях:
– Меня никто не любит. Меня никто не хочет. Я старый лысый педрила, который никому не нужен!
Услышав последнюю фразу, я изумился самокритичности этой формулировки и с почти искренним одобрением похлопал Доктора по плечу:
– Не переживайте, мой друг. У вас все еще будет – и любовь, и страсть, и бессонные ночи под луной…
– Нет, не будет!.. – капризно возразил Доктор, продолжая мокнуть на моей впалой груди.
Невидимый в полумраке зала оркестр прекратил игру, и причитания Доктора стали слышны всем присутствующим.
– Зануда новенького нашел, смотри, – донеслось до меня.
– А кто это с Занудой? На Прохорова как похож – одно лицо просто! – раздался еще один свистящий шепот.
– Ты что, Прохоров не «тематический»! Он натурал конкретный! – осадили последнего комментатора сразу несколько голосов, но шепот продолжился, перерастая в отчетливый гул.
Я мягко отстранил Доктора и сказал ему громко и внятно:
– Полмиллиона евро за любовь – это не потеря, а подарок судьбы. Я, бывало, платил и побольше, – что меня вдруг так понесло, я сам не понял, но, сказав эту чудовищную чушь, я красиво повел плечами, стряхивая Доктора с груди, и пошел на диван к Гансу.
На секунду в зале повисла настороженная тишина, а потом она взорвалась гулом возбужденных голосов, долдонивших одно и то же:
– Да Прохоров это, точно тебе говорю!..
– Да не Прохоров это!
Ганс сидел уже в самом углу дивана, тщетно пытаясь спрятать сто килограммов своей роскошной плоти от вожделенных взглядов быстро опьяневших участников карнавала.
Я сел рядом с ним, но не успел сказать ни слова, как рядом показался метрдотель в сопровождении сразу двух официантов. Официанты встали навытяжку, а метр склонился надо мной в угодливом поклоне, шепнув на ухо:
– Рады приветствовать вас в нашем заведении, Михаил Дмитриевич! Это такая честь для нас.
Я отвернулся от него в зал и процедил сквозь зубы:
– С вас тысяча евро за разоблачение, уважаемый!
Метр подобострастно захихикал шутке:
– Да, конечно, теперь я ваш должник до гроба. Но мы никому не скажем! Позвольте спросить, что вы и ваш спутник изволите пить? Или, возможно, вы еще будете кушать? Могу порекомендовать фрикасе из андоррских кроликов, голубцы из верблюжатины, акульи плавники в мексиканском соусе, омара в восточном стиле с имбирем и зеленью в соусе из черных бобов…
Терять нам было уже нечего, и я прервал утомительное бормотание метрдотеля, хлопнув ладонью по дивану:
– Ты что, не видишь – мы нынче солдаты! Водку неси и закусь соответствующую. Не ломай нам игру, скотина!
– Простите великодушно, Михаил Дмитриевич, – забормотал метр, мелко кланяясь и шепотом раздавая распоряжения приникнувшим к самому его лицу официантам.
Потом все они ушли гуськом, как и приходили, а гомон голосов вокруг нашего дивана стал еще гуще. Впрочем, никто теперь не решался подойти к нам ближе негласной границы, обозначенной светящимися плитками пола примерно в метре от дивана.
Я наклонился к Гансу:
– Ну что ты харю морщишь, как пьяный бультерьер? Сейчас пожрем от пуза, на халяву! А потом свалим.
Тут Ганс затравленно взглянул на меня из своего угла и, горько скривив губы, прошептал:
– Пока ты, сука, там вытанцовывал с этим Айболитом, у меня здесь два раза чуть не отсосали. Тебе, фраеру питерскому, не привыкать, конечно, а вот у нас, в Саратове, так не принято. Не по понятиям у нас такая тема, понял?! Пацаны узнают, хана мне придет! А я, между прочим, две улицы в Саратове держал, на одном авторитете, мля!
Потом он закрыл лицо руками и снова принялся раскачиваться взад-вперед.
Честно говоря, мне его было совсем не жалко – пошли бы сегодня, как я советовал, в «Пьяную Годзиллу», уже бы с реальными бабами терлись. Там напротив женская общага МГУ, так что обстановка в «Годзилле» теплая – туда даже менты ходить не брезгуют, не то что солдаты…
Толпа вокруг стала угрожающе плотной, и когда, наконец, появились официанты, на этот раз сразу четверо, им пришлось протискиваться через множество тел, обступивших наш диван и столик.
Официанты смогли донести до нас графин водки и целый набор посуды, а вот обещанную закусь, какое-то огромное блюдо, заваленное разноцветными салатами и еще чем-то, наверное, очень вкусным, со сдавленными визгами и оглушительным звоном уронили в образовавшейся толчее прямо на пол.
На шум выбежал метр и стал действовать жестко, как ОМОН на «Марше несогласных», – держа перед собой в руках кожаную папку меню и орудуя ею, словно щитом, он уверенными, мощными движениями рассек толпу на фрагменты и тут же закрепил успех, расставив по углам дивана официантов.
– Никого не подпускать к нашим дорогим гостям, – приказал он, бросив на меня короткий вопрошающий взгляд.
Я благодарно кивнул и устало откинулся на спинку дивана. Мне очень хотелось жрать, но еще больше хотелось выпить. Но я знал, что случится, если я протяну руку к этому запотевшему графинчику, призывно бликующему отражениями светомузыки прямо передо мной, и налью себе водки в стоящую рядом огромную и какую-то кружевную, неземную, нечеловеческую рюмку.
Мой подельник поймет, что все можно, и начнет лакать водку прямо из графина.
– Ганс, – сказал я негромко, бдительно глядя по сторонам, не подслушивает ли какой-нибудь пидарас наш интимный разговор.
Ганс поднял голову и недобро взглянул на меня.
– Ганс, мы уйдем отсюда через час. Никто ничего не узнает. Поужинаем, как люди, и уйдем. Понял?
