— Не урони манекен, — прошептала она, ухватилась за плечи куртки и подтянула его в сидячее положение. Голова валилась набок, руки болтались, все причиндалы норовили помешать, как она ни старалась. Наконец ей удалось переместиться ему за спину, ее руки под руками манекена, правая рука уцепилась за перед куртки, левая рука вцепилась в запястье правой.
Ухнув, она выпрямила ноги и приподняла манекен, после чего замерла, стараясь не пошатнуться. Манекен был выше и гораздо тяжелее ее, даже просто держаться на ногах представляло собой трудную задачу. Наконец она осторожно наклонилась назад и начала тащить.
Каждый шаг давался с большим трудом и был наполнен мукой. Набрать инерцию не представлялось возможным, злобная враждебная гравитация не позволяла ничего такого. Ей просто приходилось волочить его шаг за шагом. Она преодолела две трети пути, когда ее левая рука соскользнула с запястья, но судорожно успела ухватиться за ткань куртки, и манекен все-таки не упал. Теперь у нее осталась только его куртка, а ее перчатки из «номекса» стали скользкими от пота, так что поддерживать хватку стало проблематично. Но она все еще может справиться. Она почти добралась.
И тут произошла катастрофа. Ей осталось меньше трех метров до черты, почти самый конец, когда она почувствовала, как расстегнулась первая застежка.
Манекен, к несчастью, перенес тысячи перетаскиваний. Его поднимали, волочили и таскали туда-сюда в одной и той же пожарной куртке. Которая именно в этот момент решила начать распахиваться.
Уэнди ощутила, как расстегиваются застежки, и лихорадочно принялась скрести перед куртки, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь. Манекен некоторое время балансировал на ее колене, но затем зажатая в горсть ткань выскользнула из руки, и он рухнул на пол.
Она так и осталась стоять, уставившись на него. Манекен лежал на полу. Она уронила манекен. После всего, что…
Ей хотелось завизжать. Ей хотелось попросить еще одну попытку. И она знала, что если сделает либо первое, либо второе, ее больше никогда не допустят до еще одного экзамена. Поэтому она просто стояла со слезами на лице, неспособная двинуться с места, когда подошла одна из экзаменаторов, застегнула куртку и приподняла манекен за плечи, чтобы перетащить в начальное положение.
Наконец к ней подошла шеф Коннолли и взяла за руку. Она подвела ее к скамейке и сняла с нее каску.
— Будут еще и другие попытки, — сказала Коннолли. — Все, что от тебя требуется, это пройти так же хорошо и не уронить манекен.
— Откуда вы знали? — прошептала Уэнди.
— Я не знала, — ответила Коннолли, поворачиваясь к другому кандидату. — Я тебе накаркала. Я знала, что ты собрала всю свою храбрость для веревок, поэтому решила выбить тебя из колеи на манекене. Хотя с застежками я не мухлевала. Тут простое невезение.
— Невезение, — прошептала Уэнди. — В этом вся моя жизнь.
— И это еще одна причина, почему я тебе накаркала, — невозмутимо произнесла Коннолли. — На самом деле ты все еще ничего для себя не решила. Это все еще игра для тебя, пусть и тяжелая. Мне не нужен никто, кто идет со мной в огонь ради «развлечения». Или ради формы. Или ради чего там еще, кроме горячего желания потушить огонь и спасти жизни.
Коннолли снова повернулась взглянуть на нее и покачала головой.
— Ты все еще играешь в пожарную, Уэнди. Вот что говорит твой психологический профиль; вот почему ты также не в Службе Безопасности. Ты не уверена, что можешь это сделать, не уверена, что можешь справиться, и тебе хочется в это поиграть немного и посмотреть, понравится ли оно тебе. Мне не нужно в департаменте никого, кто лишь играет. Мне не нужно никого, кто не уверен в себе целиком и полностью. На нас лежит слишком большая ответственность для всяких «может быть».
Уэнди подняла глаза и мгновение смотрела на нее, затем кивнула.
— Да пошли вы на хрен.
Она наставила на шефа пожарных палец, только та попыталась открыть рот.
— Если вы скажете еще хоть одно гребаное слово, я врежу вам пинка по заднице, — прошептала она, поднялась на ноги, а затем залезла на скамейку, чтобы иметь возможность посмотреть высокой пожарной прямо в глаза.
— Позвольте-ка мне рассказать вам про невезение, Шеф-Я-Сам-Господь-Бог-Коннолли, — снова прошептала она, аккуратно снимая тяжелое облачение. — Невезение — это когда знаешь — не беспокоишься или мучаешься вопросом, а знаешь, — что послины собираются тебя убить, а затем почти наверняка съесть. Невезение — это когда все до единого члены твоей семьи, все, с кем ты ходил в школу, все, кого ты когда-то знал, погибли в один день. Невезение — это когда видишь, как твоя жизнь рухнула в одно мгновение.
— Вы приехали сюда из Балтимора еще до того, как на него напали, — тихо продолжала Уэнди. — Вы никогда не видели послина, кроме как по телевизору. Вы никогда не видели их волны, стекающей с холмов и затопляющей каждый уголок вашего города. Вы никогда не слышали треск рэйлганов над головой, и в ушах у вас не звенело от ударов ракет по окружающим домам.
Вы правы, я не хочу быть хреновым пожарником. Я не хочу день-деньской тягать рукава и бегать вверх-вниз по лестницам. Я хочу убивать поганых послинов. Я их ненавижу. Я ненавижу их всем сердцем. Вы считаете, что ненавидите огонь, но в то же время вы его любите; так с большинством пожарных. Ну а я ни капли не люблю послинов. И беру свои слова обратно, я даже не ненавижу послинов. Я их презираю. У меня нет к ним почтения, я не восторгаюсь ими, я просто хочу, чтобы они перестали существовать.
К этому времени она уже сняла огнеупорный верх и стояла в комбинезоне, прямая и с каменным лицом.
— Вы правы, я играю в пожарника. Потому что в сравнении с уничтожением послинов тушение пожаров — дерьмо. Так что идите на хрен. На хрен ваши тесты. И на хрен ваш Департамент. С меня хватит.
— Ты права, — сказала Коннолли. — С тебя хватит. Я оставлю тебя в списках резерва, но не трудись появляться на занятиях. Пока не возьмешь себя в руки.
— О, я вполне держу себя в руках, — сказала Уэнди. — Лучше не бывает.
— Каммингс! — позвала ее шеф.
— Чего? — спросила Уэнди, не потрудившись повернуться.
— Не выкинь какую-нибудь глупость. Мне бы не хотелось соскребать тебя откуда-нибудь.
— О, меня вам соскребать не придется, — сказала Уэнди, направляясь прочь. — Но если кто-нибудь попытается компостировать мне мозги, вы можете прихватить бирки на ноги.
15
Они не твердят, что Господь сулит
разбудить их пред тем, как гайки слетят,
Они не бубнят, что Господь простит,
брось они службу, когда хотят
И на давно обжитых путях и там,
где еще не ступал человек,
В труде и бденье — и только так
Дети Марфы проводят век.
[36]
