Наступили ночь и отдых.
В первый день штурма мы потеряли около пяти сотен солдат, из которых та, самая первая, сотня мушкетеров. Мы, конечно, жалели их и клялись отомстить. Я особенно. Еще бы, столько денег вбухали… Не обращайте внимания на мой цинизм.
Утро второго дня началось с атаки их конницы. Прикрытые туманом с Иса, они подошли вплотную и уже хотели атаковать, но… Вновь вырытые рабами за ночь рвы положили не меньше полусотни керов и их хозяев. Пассы все равно прорвались к пролому, наспех плохо заделанному ночью. Пушки, бившие почти в упор, конечно, произвели должные разрушения в рядах врага, но огромная толпа прорвалась за стену. Потом, после подсчетов, было выяснено, что за стену к поселкам обеспечения прорвались почти три тысячи всадников.
Вот только встречал их там десятитысячный корпус всадников, построенных в боевые порядки. Пассы уже не смогли отступить… Да какое там отступить! У меня бы тоже ноги подкосились при виде десяти «коробок», по тысяче всадников каждая, надвигающихся на меня – медленно, с нарастающим ускорением – и разворачивающихся в широкий для атаки фронт. Продолжая бить противнику в спину из развернутых внутрь орудий, мы положили и остаток конницы. Остальных добивала наша гвардия. Апратцы и атисцы считали ниже своего достоинства добивать побежденных врагов. Они нарушили мой приказ живых не брать, но я простил им это за последующие заслуги.
Пехота пассов, последовавшая за конницей в пролом, была жестоко удивлена тем, что увидела. И под канонаду с нашей стороны пехота в панике отступила.
В первые два дня войны пассы потеряли тринадцать тысяч бойцов.
Они отступили и начали методичное разрушение наших укреплений. В конце концов остался только Первый форт. Я был в нем. Я приказал флоту прикрывать нас и сам командовал обороной. Это был уже шестой день войны. Я был вымотан чрезвычайно, но стимуляторы делали свое дело. Среди разрушений, взрывов, свиста каменной крошки, которая ранила, наверное, больше людей, чем прямые попадания, я, казалось, сходил с ума. Я чувствовал, что мой мозг от каждого потрясения стен словно колеблется в черепной коробке. Бред, конечно, но головные боли после этого штурма еще несколько лет преследовали меня при каждом стрессе. Несмотря на сильнейшую боль и усталость, я держался, не давая покинуть форт своим бойцам. Укрывая роту в подвале во время обстрела, я немедленно выводил ее наверх после того, как пушки противника смолкали. И снова штурм, и мы отстреливались. Сколько было рукопашных схваток, мы уже не считали. Мое лицо с кровоточащими ранами, наверное, испугало бы любого. Я бы сам себя, в зеркале увидев, испугался. Но зеркал на Первом форте не было. Нечего им там было делать.
Мы удержали рубеж. И, наверное, я как его командир сыграл не последнюю роль.
Постоянные атаки пассов привели к тому, что от наших укреплений ровным счетом ничего не осталось. Там, словно линией, разделяющей своих и чужих, возвышались груды камней и остатки стен. Обороняли даже этот сомнительный рубеж.
Прилетел наконец Игорь. Восхитился тем бедламом, что мы наворотили. Получив приказ вести в атаку наших бойцов на помощь почти прорванной линии обороны на севере, он сделал проще… Он выиграл войну.
Он поднял капсулу и повел ее на батареи врага. Положив три ракеты, он, собственно, их и уничтожил. Потом он сделал круг почета, распугав конницу пассов, и полетел выполнять приказ. Когда подошли мушкетеры и кавалерия, мы уже с час дурью маялись, загорая в лучах редкого зимнего солнца.
На седьмой день войны мы от обороны перешли в наступление. Я вел войска, хотя до тошноты надоело нюхать пороховой дым. Игорь, предлагавший мне отдохнуть с ним в Тисе, улетел один. Он сказал, что передаст радостные новости и скоро вернется.
У меня к началу похода на север было пятьдесят тысяч пеших воинов и около семи тысяч верховых. В Горге, встретив невероятное сопротивление, я – лично, с излучателем в руках – повел отряды на улицы города. Господи… На одной улице могло быть до десяти баррикад. Город защищали все. И взрослые, и дети. Мы были жутко разочарованы тем, что нам досталось после штурма. Из двадцатитысячного населения города в живых осталась половина. Самая голодная половина. Они принимали из наших рук еду и уже не брезговали. В Горге мы оставили гарнизон и двинули на следующий торговый город.
Спустя три месяца мы подошли к столице. Нас оставалось меньше сорока тысяч. И тут я понял, что все до этого было цветочками. Пассы сохранили армию. Шестьдесят тысяч ополчения и регулярных войск встретились с нами в чистом поле.
Пощады никто не просил. Наши двести пушек рвали металл кирас и впивались картечью в тела. Я не пускал пехоту, пока враг не достиг батарей. И потом я повел в бой гвардию. За нами потекло остальное воинство.
Мы отбили батареи. Мы встали у орудий. Мало кто умел обращаться с ними. А канониры полегли, защищая своих чугунных товарищей. Зарядив сколько-то орудий, мы дали сигнал нашим отступить за бруствер. И вжарили в упор единым залпом. Мы остервенело чистили стволы и заряжали снова. И еще один выстрел успели сделать, прежде чем пришлось снова стрелять из излучателя. Уже не успевали заряжать пистолеты и ружья. Сломав мечи и сабли, дрались прикладами и ножнами. И с кулаками бросались на пики. Но снова освободилась батарея, и я вновь приказал заряжать орудия. Снова мой помощник замахал флагом и затрубил, требуя отступления за орудия. И мы зажгли порох в каналах. Грохот – и миллиарды осколков металла понеслись вперед, снося врага сотнями.
Я уж не знаю как, но мы победили…
Я сидел посреди трупов на уже остывшей пушке и глупо смеялся, глядя на свои трясущиеся потемневшие руки. В это время солнце заслонила тень и наша капсула села на поле, придавив посадочной платформой с десяток трупов.
Люк открылся, и вниз спрыгнул Игорь. Неудачно. Он поднялся, весь перепачканный кровью, и сказал:
– Знаешь что… В Ристе даже я такого не делал.
Я был благодарен, что именно он взял командование армией… Хотя какая к черту армия… Нас осталось меньше пятнадцати тысяч… точнее, почти восемь тысяч пеших и пара сотен гвардейцев на пьяных от кровавого запаха лошадях-керах. И ополчение, из которого многие свой первый бой приняли именно там.
Игорь из главного излучателя капсулы снес и ворота столичной ограды, и кусок стены. Прошелся над ней, сжигая пороховые склады и орудийные расчеты.
Столица, на радость нам, почти ничего не соображающим от слабости, окуталась дымом, и сотни страшных взрывов прогремели в тот вечер и ночь в горящем городе.
Всю ночь над нашим лагерем, заливая округу посадочными огнями, провисела капсула. А утром пришло долгожданное подкрепление. Никого из выживших в главном сражении я не пустил в город на штурм его улиц. Я помнил, сколько положил на улицах других городов. И дал шанс им, пережившим такое, прожить еще немного. Взяв город в кольцо, мы стали ждать подкрепления, пока оставшийся гарнизон врага и жители столицы голодали.
Через пару недель, когда город уже дважды затевал переговоры о почетной сдаче, подошло подкрепление из дальних и безопасных гарнизонов. Видя это, Патма сдалась без уличного сопротивления. Прилетел Игорь и сверху через оптику контролировал занятие города нашими бойцами.
