— Я пришла, чтобы извиниться перед вами за сегодняшнее происшествие, мистер Гудкайнд. Надеюсь, вы не пострадали?
— Ничуть. Спасибо, что спросили, мисс Брайтли. Но зачем вам понадобилось извиняться?
— Боюсь, это полностью — моя вина. Видите ли, я никогда раньше не стреляла из такого охотничьего ружья, поэтому и промахнулась. — Она решила не упоминать про собаку и не говорить, что именно пробило его шляпу.
— Ну, со мной все в порядке. И поскольку ничего плохого не случилось, будем считать, что вы получили ценный урок. Женщинам нельзя давать оружие. Не знаю, о чем только Редмонд думал. Надо будет поговорить с его отцом.
Ей показалось забавным, что кто-то собирается говорить о таком мужчине, как Майлс, с его отцом. К тому же Синтия слышала, что в Америке почти все женщины вооружены мушкетами. Но она сочла неразумным спорить по этому вопросу.
— Наверное, вы правы, сэр.
Гудкайнд кивнул, удовлетворенный ее ответом.
— Вы, случайно, не знаете, что попало в мою шляпу? Выглядит как обломок статуи. — Он показал ей свою находку — маленький обломок белого мрамора.
— Да, кажется, это откололось от Давида. Мистер Редмонд заверил меня, что она не представляет особой ценности. В смысле статуя. Это копия… или что-то в этом роде.
— Ну что ж, пусть ущерб, нанесенный статуе, служит ему напоминанием о том, что нельзя доверять оружие женщинам.
«Вы уже ясно высказали свою точку зрения», — подумала Синтия. Она начала подозревать, что Вайолет права насчет Гудкайнда. И если Аргоси был чересчур самодоволен, а лорд Милторп разрывался между застенчивостью и хвастовством, то мистер Гудкайнд производил впечатление… напыщенного. Да-да, именно так.
Но с другой стороны, любой человек пришел бы с войны изменившимся. Мистер Чейз Эверси, например, вернулся домой хромым, как рассказала Вайолет, и пил намного больше, чем следовало. Его всегда можно было найти за угловым столиком в «Свинье и чертополохе», иногда — в полном одиночестве. Чейз
[3]
… нелепое имя для человека, который не может бегать…
Тут Синтия вспомнила известного поэта, графа Раудена, писавшего под псевдонимом Вольнодумец, который, вернувшись в войны, начал писать стихи.
В конце концов, она решила ради Гудкайнда и себя самой истолковать все сомнения в его пользу.
— Я заметила, что вы были увлечены чтением, когда мы состязались в стрельбе, мистер Гудкайнд.
— А вы когда-нибудь читаете, мисс Брайтли? — поинтересовался тот снисходительным тоном — словно полагал, что она вообще никогда не держала в руках книгу.
— О, при любой возможности, сэр. — Что отчасти было правдой. Просто веселье последних лет оставляло мало времени для чтения.
Гудкайнд извлек из кармана небольшой томик, похожий на молитвенник, потрепанный от частого употребления. Очевидно, истинная набожность требовала постоянной поддержки.
— Я спросил вас, потому что… Видите ли, я собираюсь опубликовать — за собственный счет, разумеется, книгу заметок о правильном поведении молодых людей и девушек. Я работал над ней около года и теперь все больше убеждаюсь в ее своевременности. Недавно я побывал в лондонском высшем обществе и… Должен сказать, что это — образец безнравственности. Особенно среди молодых людей. Танцы в обнимку, скачки, карты…
Синтия благоразумно молчала, глядя на хохолок волос на его макушке, весело трепетавший на ветру.
У каждого мужчины есть свои достоинства, сказала она себе. Просто нужно их увидеть.
— Возможно, это всего лишь дань молодости, сэр, — осторожно предположила она. — И совет умудренного жизнью человека будет более весомым, если он сам предавался в молодости подобным забавам, а потом раскаялся.
Гудкайнд с восхищением уставился на собеседницу, приятно пораженный, видимо, последним ее словом.
— Вы выдвинули интересную теорию, дорогая. Не могли бы вы развить свою мысль?
У Синтии возникло ощущение, что он не прочь сделать заметки для своей книги.
Она подумала о Майлсе Редмонде и о пауке, восстанавливающем свою порванную паутину, чтобы стала еще прочнее, чем раньше. Это была безупречная аналогия.
— Ну, принято считать… Если срубить ветвь дерева, то оно становится даже в том месте крепче, где была отрубленная ветка, и если вы причинили себе вред из-за… — «Приятного времяпрепровождения», — подумала Синтия. — Из-за чрезмерной фривольности, то разве это не означает, что ваша душа стала сильнее, чем раньше? Разве не требуется больше духовных сил, чтобы преодолеть собственную порочность и превратить ее в добродетель, чем просто поддерживать то, что и так находится в хорошем состоянии?
Как, например, леди Джорджина. Этой девушке не приходится прилагать усилия, чтобы вести себя хорошо, подумала Синтия с неприязнью.
Гудкайнд вздрогнул и уставился на нее в изумлении; казалось, он лишился дара речи. И вид у него был такой, словно он услышал откровение.
Лицо Синтии озарилось улыбкой.
— Я хотела сказать, сэр… Возможно, есть большой смысл в том, чтобы иногда немного… отступать от правил.
Гудкайнд по-прежнему таращился на девушку. Наконец губы его раздвинулись в улыбке, превратившейся в короткий смешок — неохотный, но искренний. И куда менее напыщенный, чем его обычные манеры.
Синтия тотчас же отметила, что и смех его, и улыбка были довольно привлекательны.
Она сцепила руки за спиной, что, как ей было хорошо известно, делало ее грудь более заметной. Всего лишь одно движение, но его было вполне достаточно, чтобы привлечь внимание мужчины, в жилах которого течёт кровь, а не вода.
И мистер Гудкайнд отреагировал должным образом. Взгляд его голубых глаз задержался на ее груди, и он не покраснел, вообще ничуть не смутился. Наоборот, казался бодрым и даже деловитым. Такое присутствие духа напомнило Синтии о том, что он был на войне, видел кровь, пот, грязь и, вне всякого сомнения, тех девиц, что обычно следовали за армейским лагерем.
— Вы позволите сделать вам комплимент, мисс Брайтли?
Синтия впервые слышала, что кто-нибудь просил разрешения сделать комплимент. И уж точно была далека от того, чтобы отказать мужчине в возможности сказать ей что-нибудь приятное.
— Я сочту за честь услышать комплимент от вас, мистер Гудкайнд, — ответила она с торжественным видом.
— Вы можете ввести в искушение даже самого набожного человека.
О! Воистину очень недурной комплимент!
— Я бы не стала опасаться искушения, мистер Гудкайнд. Как мы только что установили, немного порочности — это полезно для души.
Гудкайнд искренне рассмеялся. Синтия к нему присоединилась, и ей снова пришло в голову, что практически любой мужчина может стать обаятельным при надлежащем поощрении.
